Владимир Поселягин - Истребители: Я – истребитель. Мы – истребители. Путь истребителя [сборник litres]

– Извините, товарищ подполковник, что-то меня… – стараясь не дышать на него, сказал я сонным голосом, как веки вдруг сомкнулись, и я провалился в темноту спасительного сна.

Холмики могил ровными рядами высились на опушке. Поправив фанерный памятник со звездой наверху, где была фамилия Карпова, я сделал шаг назад и приобнял Марину.

– Я с ними даже подружиться успел. Десять дней, как знакомы, а тут… – тихо сказал я.

Даже памяти не осталось, мы как-то хотели сделать общий снимок, но руки так и не дошли. Сейчас я об этом очень жалел.

– Давай провожу тебя, мне к моему ястребку надо, так что нам по пути, – сказал я Марине. Шли мы не оборачиваясь, я хотел помнить их живыми, а не свежей осыпавшейся землей.

Труд хорошо лечит от тяжелых мыслей, а очень тяжелый труд вообще выбивает их из головы. Это хорошо знали и мои командиры, потому-то и загрузили меня работой так, что я только крякнул, выслушав приказ утром следующего дня. За день успел смотаться к соседям, обговорив с ними совместный вылет, назначенный на вечернее время. Цель была железнодорожной станцией с сильным зенитным прикрытием, так что соседи должны были подавить зенитки, чтобы полк Никитина мог спокойно работать. После был занят проработкой вылета с поминутным планом. На краткий миг после столовой забежал к Семенычу.

ЛаГГ был уже наполовину собран, сейчас механики возились с правым крылом, состыковывая его с корпусом. Снятый мотор, маслено сверкая цилиндрами, лежал на самодельном верстаке. Поболтав с ними, снова направился в штаб – нужно было помочь Смолину, но меня перехватили.

– Садись, – кивнув на табурет, сказал Никифоров, как только я спустился в землянку.

Посмотрев на стопку бумаг и вскрытый пакет с надписью «Совершенно секретно», лежавшие на столе, я почесал шею и присел, вопросительно посмотрев на особиста.

– На, читай, – сказал он, толкнув в моем направлении несколько листов из стопки.

Подойдя к оконному проему, он достал пачку «Казбека» и, выбив папиросу, принялся разминать ее, изредка бросая на меня взгляды. Через некоторое время он закурил и, выпустив дым наружу, спросил:

– Ну и что ты думаешь?

К этому времени я успел быстро пробежаться по тексту, читая присланные показания Гейдриха, и сейчас просто просматривал заинтересовавшие меня моменты.

– Так это все из-за меня? То, что парни погибли?

– Не о том думаешь. Прочти еще раз, более внимательно, – снова выпустив наружу папиросный дым, сказал Никифоров.

– Подождите… Вот этот момент в допросе… Меня объявили врагом Германии?! Странно, вы не находите? Мы и так враги.

– Это скорее политический аспект. Ты стал первым личным врагом Германии. – Потушив бычок о свежеошкуренное бревно стены и бросив его в ведро в углу, особист вернулся на свое место. Потянувшись, отчего стул скрипнул, положил руки на стол и, чуть наклонившись вперед, сказал:

– Ты понял, почему он охотился на тебя?

– Понять не трудно. Я уже на слуху, особенно среди населения СССР и шишек Германии, так что если бы он меня сбил, то это была бы мощная политическая платформа для дальнейшего роста по карьерной лестнице.

Сказав это, я осекся. Для простого мальчишки-эмигранта произнесенные слова были просто запредельными. Очнулся я от дроби. Пальцы правой руки Никифорова двигались, как будто он играл на баяне. Посмотрев на политрука, увидел, что он чем-то доволен. Почти мгновенно его лицо снова стало бесстрастным.

На несколько секунд в комнате повисло молчание. Никифоров думал о чем-то своем, а я снова вдумчиво читал протокол допроса Гейдриха.

Он особо и не молчал. После того как его осмотрели врачи и разрешили посещение, к нему немедленно направились следователи.

Группенфюрер был зол на «несчастный случай», из-за которого он оказался в руках у русских, но при этом вел себя, как будто находится не в плену, а у своих подчиненных.

После нескольких мягких попыток разговорить его – следователям было запрещено вести допрос в жестком режиме – они все-таки смогли добиться своего.

Оказывается, меня расшифровали немецкие слухачи. Быстрый обмен сообщений выясняет, что в районе ложного прорыва их войск летает неизвестно чей «мессершмитт», который не отзывается на сигналы по радиосвязи, при этом передача данных на русском продолжается. Один из слухачей опознал мой голос, в результате к вылету стала готовиться группа перехвата из восьми «мессеров».

А в это время Гейдрих с парой опытных экспертов был в ознакомительном полете, попутно тренируясь на всякой мелочи. Он перевелся с Украины сразу же, как только поступило сообщение о налете на их аэродром и о том, что я в этом участвовал. Мостик был замечен еще по пути в ближний тыл русских, а теперь Гейдрих подкрадывается к нему на малой высоте и, разогнавшись до максимальной скорости, выполняет перед атакой небольшую горку и начинает атаку с пологого пикирования. Именно в этот момент его замечаю я. Пара прикрытия, которая тоже прозевала мой приход, бросается в атаку, прекрасно понимая, что с ними сделают на аэродроме, когда они вернутся без своего подопечного. Думаю, тем, что я сбил их, я оказал им немалую услугу.

На аэродром была отправлена группа бомбардировщиков с сильным истребительным прикрытием, а к месту боя направилась восьмерка асов. Гейдрих знал об этом – получил сообщение по радио от командира эскадры, но не поберегся, и что случилось, то случилось.

– Прочитал?

– Да. Судя по всему, асы не успели. Хотя я видел, как в стороне крутились какие-то самолеты, но кто это был, не знал. Теперь все понятно, – кивнул я, возвращая тщательно изученные тексты.

Никифоров убрал их в папку и, задумчиво посмотрев на меня, спросил:

– Помнишь, ты спрашивал про бойцов, что вытащил из плена?

– Вышли? – спросил я с надеждой.

– Вышли. Вчера еще, на рассвете, через немецкие опорные пункты прорвались с остатками одной из дивизий. Мало того, они еще и технику вывели целой.

– Все вышли?

– Фельдмана не было. Твои сомнения в нем были не лишены основания.

– Все-таки на немцев работал?

Никифоров поморщился:

– Да нет. Просто обычный проворовавшийся алкаш. Его еще двадцать восьмого взяли, сидел на гауптвахте в Минской комендатуре. За три дня до полного окружения в здание гауптвахты попала бомба, кто выжил, успел разбежаться. Среди погибших Фельдмана не обнаружено. Так-то.

– Он был в форме медика, – вздохнул я.

– Это верно, служил он в окружном госпитале, выполняя административные функции.

– Понятно. Как ребята?

– Насколько я знаю, вышли все, только один был ранен при прорыве. Красноармеец…

– …Камов?

– Точно, Камов, – ответил особист, удивленно глянув на меня.

– Почему-то это меня не удивляет, – вздохнул я.