Александр Михайловский - Народ Великого духа

Кроме того, что я испытываю тревогу, ребенок внутри меня чересчур активен: он ворочается и брыкается, так что мой живот ходит ходуном. Наверное, чувствует мое состояние. Так-то я стараюсь не нервничать, но сегодня пришлось. Кроме того, я очень переживаю за мужа. Ведь он отправился даже не на охоту, нет, – вместе с другими он ушел на войну! На войну с жестоким, вероломным противником, неожиданно вторгшимся в наш мир из времен Римской Империи. Как у них все там сложится? А что если эти воинственные римляне еще кого-нибудь ранят? Только не моего супруга… Я не хочу остаться вдовой. Я сильно люблю его, моего дикаря. Нет-нет, не нужно думать о плохом. Месье Андре – опытный воин, хладнокровный и расчетливый, который бережет своих людей и не допускает ненужного риска. Они уцелеют… Все будет хорошо. Они все вернутся целыми и невредимыми… Правда же, сыночек?

Последние слова я тихо проговариваю вслух, поглаживая свой остро выступающий животик.

Это «общение» с ребенком несколько успокаивает меня. Я пытаюсь представить, каким он будет, наш малыш… Он непременно будет красивым и смышленым. А еще крепким и сильным. И счастливым… Он вырастет настоящим мужчиной, достойным преемником своего отца и уважаемым членом племени Огня. Теплая волна разливается внутри меня – и я невольно улыбаюсь.

Но тревожные мысли не отступают полностью. Они мерзко скребутся в моей голове, словно надоедливые мыши. Я просто не могу быть хладнокровной при таких обстоятельствах, когда над моим мужем, да и вообще над всем нашим племенем, нависла реальная опасность! Я вообще стала ощущать все гораздо острее с тех пор как забеременела. Могу предположить, что подобное происходит со всеми женщинами, кто носит под сердцем ребенка. Каждая эмоция словно усиливается в десятки раз… Это, с одной стороны, хорошо – ведь краски жизни при этом становятся ярче. Но в то же время свойство это таит в себе и опасность, так как в случае нервной встряски успокоить себя становится уже гораздо труднее… Впрочем, на общее самочувствие я не жаловалась. Мне даже не хотелось спать. Еще часика три – и меня сменит мадам Марин. А пока я буду добросовестно исполнять свои обязанности, которые мне совсем не в тягость. Тем более что в данный момент я выполняю очень важное дело, следя за состоянием отца Бонифация. Я точно знаю, что смогу сделать все от меня зависящее, если ему вдруг станет хуже. Но пока все стабильно, и остается только ждать… Постоянно говорю себе, что на все воля Божья, но понимаю при этом, что если вдруг мой пациент умрет, это станет катастрофой как для меня, так и для всего нашего племени. С таким ранением сложно справиться в наших условиях. Не имея необходимого диагностического оборудования, нельзя дать точного прогноза, и остается только надеяться…

Мне совсем не хочется вспоминать подробности сегодняшнего дня, но мозг мой независимо от меня прокручивает страшные картины: поле сражения, трупы, кровь, ужасные раны, крики боли, мольбы о пощаде, агония умирающих… Я видела подобное впервые, и оно меня сильно впечатлило, несмотря на мое обычное хладнокровие. Для беременной, конечно же, это было не то зрелище, которое бы ей рекомендовали врачи… Но что мне оставалось делать?! Я была просто обязана быть мужественной. Я должна была спасать раненых, перевязывать их… Главное, что первым мы постарались спасти отца Бонифация.

Вообще все произошло совершенно неожиданно. Никто не думал, что кельтский священник проявит инициативу и выйдет к легионерам с речью, и потому ему не успели помешать. Я наблюдала за всем этим издалека, в числе еще нескольких девушек; у нас просто дух захватило, когда мы увидели, как этот отважный муж вдруг пошел к этим воинственным чужакам и начал свою речь… Я не могла ни слышать, ни понимать, о чем он говорил, но по его осанке, жестикуляции, становилось совершенно ясно, что он пытается вразумить этих нежданных гостей, пришедших к нам с войной. Он говорил им о мире. Он призывал их к благоразумию… Но они, в своей гордой самоуверенности, отвергли его призыв и пресекли его миротворческий порыв броском копья. И он упал, сраженный в грудь. Впервые против нас была проявлена такая очевидная агрессия, и на какое-то мгновение мы замерли, ошеломленные…

Но месье Андре среагировал молниеносно. И вот тогда-то и началась кровавая бойня в стиле той войны, с которой к нам и попал тот пароход. Наши вожди, охваченные священной русской яростью, в упор расстреляли римских легионеров из пулеметов, сторицей взяв плату за одну-единственную жизнь. Ну а когда, через каких-то две-три минуты, все закончилось, было уже совсем не до размышлений. Действовать приходилось быстро и четко. Мадам Марин, суровая как сама Немезида, в сопровождении легионного врача ходила по смертному полю и показывала, за жизнь каких раненых мы будем бороться, а кого лучше отпустить в иной мир без лишних мучений. И когда большой палец ее правой руки смотрел вниз, бедолага доктор, не глядя в глаза обреченному, наклонялся и вскрывал ему сонную артерию своим бронзовым ланцетом. Тем же, кто оставался жить, я и несколько помощниц тут же бросались оказывать помощь.

И вот теперь, когда я сижу здесь, у постели раненого, настало время для того, чтобы подумать о случившемся и проанализировать все это. И первый же вывод, сделанный мной, гласил: война отвратительна. Ужасно, когда множество молодых и полных сил мужчин умирают просто так, только из-за неразумного поведения своего командира, обуянного гордыней и алчностью. Вся суть любой войны вдруг предстала передо мной с ужасающей отчетливостью: тот, кто нападает, всегда делает это из низменных побуждений, а в результате погибают те, кто ни в чем не повинен, но вынужден исполнять приказы злобного дурака. Мерзко! Страшно! И ужасно несправедливо. Ведь люди – самый ценный ресурс! И такая бессмысленная гибель огромного количества молодых и сильных мужчин вызывает у меня горечь и сожаление.

Сделала я и еще одно умозаключение, и было оно довольно печальным: войн не избежать. Увы, ситуации, подобные той, что произошла с отцом Бонифацием, не оставляют выбора… Поступить по-другому было просто нельзя. Ведь чужаки имели намерение истребить нас или поработить. Такие уж у нах обычаи. И вот тут-то и проявили себя в полной мере единство и мощь нашего племени, подкрепленные грозным оружием.

А еще я думала о мужестве и самоотверженности кельтского священника и не могла не восхищаться его поступком. Вот он – настоящий служитель Бога! Он не имеет страха в сердце своем, уповая во всем на Господа. Вот что такое вера. Вот что такое доверие Богу… Конечно, некоторым могло показаться, что поступок священника был опрометчивым, необдуманным, импульсивным, но я-то точно знала, что это не так. В этом поступке была заключена вся сущность этого человека как истинного христианина. «Блаженны миротворцы», – так, кажется, сказано в Библии. И я думаю, что, что, хоть призыв священника не нашел отклика в сердцах нападавших, поступок этот непременно окажет влияние на всех тех, кто был тому свидетелем. Иначе и быть не может. Ведь с тех пор, как во мне стали происходить перемены, я раз от разу убеждаюсь, что все происходящее имеет свой глубокий смысл.