Владислав Савин - Красные камни [litres]

Подбежавшему патрулю показываю свои «корочки», самые крутые, «инквизиции». Сучка все еще лежит – с силой бью ее сапогом в живот. Хрипишь, согнулась – на, еще получи! Но не надейся, что до смерти – ты еще пожалеешь, что на свет родилась, уж это я тебе обещаю! Чьих будешь – Линников птенчик, или от бандер? Ане приговор еще с Киева висит. И кто бы тебя ни послал, я до него доберусь, это я тоже обещаю! Ну вякни что-нибудь – хоть хероям сала! Старлей из патруля пытается вмешаться – девчонка же, нельзя!

– Ну а она, – киваю на тело Маши, – помощница Ольховской. И моя жена, месяца не прошло. Вместе мы были три года, и только сейчас решились. Когда она сказала, что у нас сын будет. Еще вопросы есть?

Подтянулись еще – милиция, комендачи. Сучку упаковали и отправили в отдел ГБ, «дело явно политическое, с учетом личности убитой», опросили свидетелей. И забрали тело Марии.

Похоронили ее там же, во Львове. Рядом с нашими, погибшими при его освобождении. Был обелиск со звездой и салют над могилой – и не солдаты местного гарнизона, честь эту мы не уступили, «песцы» из бывшей киногруппы задержались со мной в Львове еще на несколько дней. И ни одна сволочь в мире не посмеет запретить мне приезжать сюда хотя бы раз в году, – а если и в этой реальности Украина будет самостийной и сядет тут мразь вроде Андрея Садового, тем хуже для мрази!

Кадры фильма остались, вышедшего на экраны уже в следующем году. Где Мария играет небольшую роль, служанки пани Анны. Смотрю и вспоминаю тот день, Львов, 1 сентября 1953 года альтернативной реальности. Когда я счастлив был – и все потерял. Снова попасть бы, в параллельную параллельной, где можно все открутить назад.

А пока не выходит такое – хочется убивать.

Из протокола допроса

Я, Куколь Нина Ивановна, 1935 года рождения, Отец, Куколь Иван Никифорович, ректор Львовского университета. Мать, Куколь Глафира Борисовна, домохозяйка. Проживаю по адресу: улица Первого мая, дом… Студентка второго курса университета, филологический факультет.

В антисоветской террористической организации «Молодая ленинская гвардия» состою с осени 1951 года. Куда меня ввел Марат Лазаренко, 1933 года рождения, с которым я познакомилась на танцах и считала своим женихом. Остальных известных мне членов организации назвать отказываюсь. Гражданин Линник С. С. был мне известен с сентября 1952 года, с начала моей учебы на первом курсе. О его роли как руководителя организации я узнала от вышеназванного Лазаренко в ноябре 1952-го, перед праздником революции. Линник С. С. неоднократно принуждал меня вступать с ним в половую связь, мотивируя это приобщением к коммунистическому будущему, когда не будет семей и все люди станут как родня. Марат о том знал и не возражал.

Убить Анну Ольховскую я решила сама, без чьего-либо приказа. Пистолет (наградной) взяла у отца. Намеревалась встретить ее у гостиницы «Россия», куда и направлялась, по дороге решив сдать в библиотеку книги. Выходя из которой увидела Ольховскую вместе с хорошо известным мне товарищем с киностудии, всегда ее сопровождавшим. Решила, что более удобного случая не представится.

О содеянном не сожалею. Готова понести наказание в соответствии с советским законом.

С моих слов записано верно. Куколь Нина. 1 сентября 1953 г.

– Ну что, написала? Давай сюда. Так, а вот интересно, что это ты одного своего женишка указываешь, подписывая его на статью, а про прочих молчишь?

– А он дрянью оказался. Когда мы познакомились, он казался мне – герой, комсомолец-доброволец, такие правильные слова говорил! Я за ним готова была на край света, на любую стройку в Сибири ехать. Или на казнь идти, как Зоя Космодемьянская. А он, как оказалось, со мной лишь ради того, что мой папа ректор, и квартира, машина, будущая карьера! Услышав же, что папу снимут – сразу в кусты! К Ленке Носенко с истфака, «она красивее тебя». Дрянь!

– Кто – он или Ленка?

– Оба! Она тоже хороша! В кусты, как все – пересидим, обождем!

– То есть она тоже была членом вашей организации?

– Ой!

– Ладно, к тому, кто туда еще входил, мы вернемся. Ты вот скажи, почему ты решила убить Ольховскую? Ведь понимала, что уйти тебе не удастся – а значит, придется свою жизнь на ее разменять. Личных мотивов у тебя не было – вы раньше нигде не пересекались. Тебе гражданин Линник дал приказ?

– Нет! Сергей Степанович ни при чем. Он, напротив, всегда одергивал, если кто и предлагал. Говорил, что большевики, в отличие от всяких эсеров, против террора как главного средства борьбы. Предателей казнить можно. А мы должны были примером и пропагандой способствовать возвращению СССР на истинный ленинский курс. Что нас пока мало, но станет больше. И кто-то сумеет и на самый верх во власть. Что дело это страшно долгое, и победы мы можем и не увидеть, но потомки наши продолжат.

– Потомки? Так вы же против семей.

– Идейные потомки, а не наши дети. Те, кого мы распропагандируем, увлечем.

– Что не мешало вам готовить антисоветское выступление в университете уже сейчас.

– Не антисоветское! А как у Ленина, «партия должна не брезговать и текущими делами по защите интересов трудящихся, чтобы массы видели, кто их защитник». Мирная демонстрация, забастовка, листовки. Но никаких погромов и убийств. Сергей Степанович так говорил. Что силой мы ничего не добьемся, нас раздавят. А так, даже проиграв, мы заработаем авторитет.

– Раз выступление против советской власти, значит, антисоветское. Какими средствами, неважно. Так все же, кто тебе приказал убить Ольховскую?

– Никто. Я сама. Сделала это для себя.

– Под дуру косишь? Какой тебе интерес? Жить надоело – так давай в петлю! Или под поезд, как Анна Каренина. Посторонних невиноватых зачем тянуть?

– А она не невиноватая. Про нее мой папа и другие говорили, что есть такая Ольховская, как чрезвычайный и полномочный комиссар в Гражданскую. Ездит, выслеживает – и кого заметит в неправильных мыслях, а тем более делах, тому приговор! Чтоб дело Сталина жило и побеждало. После разговора с ней еще вчера утром папе «скорую» вызывали, сердце прихватило. А после диспута уже все открыто говорят, что папе ректором не быть, это дело решенное. Жизнь ему сломала, тварь! Поделом ей!

– Так, наверное, твой папа по миру бы не пошел? Профессорствовал бы где-нибудь чином ниже. В зарплате потерял бы, но не настолько же, чтоб тебе под высшую?

– В зарплате?! А вы будто не знаете! Нет, говорили уже, едва ему не в глаза, что за ним придут, этой ночью или следующей. И конфискуют все, ну а меня на сто первый километр, коровам хвосты крутить! Или же в лучшем случае мне учительствовать в сельской школе, с окладом в пять сотен – самой огород копать, чтоб прокормиться.

– Так, может, и не было бы ничего.