Андрей Уланов - Крест на башне

– Стась, – говорю, – пока я Михеича буду искать… видишь, вон там, за забором, на веревке белеет, то ли простыня, то ли скатерть. Принеси, пожалуйста.

Должно быть, авровцы здорово удивились, когда перед их окопами объявилось эдакое чудо – «смилодонт» с примотанной к антенне белой тряпкой. Мы остановились метрах в пятистах, я вылез, закурил и, дождавшись, пока из траншеи выберется и направится в мою сторону кто-нибудь с погонами, неторопливо зашагал ему навстречу. Метрах в трех вытянулся, щелкнул каблуками.

– Обер-лейтенант Эрик Босса, – сообщаю, – отдельный тяжелый панцербатальон корпуса Линдемана.

Черт, думаю, вот уже и сам себя стал Эриком именовать… прилипло…

Авровец тоже остановился, откозырял.

– Подполковник Сергей Береговой, – сухо произносит, – сводный батальон 3-го десантно-штурмового корпуса.

Ух ты, думаю, надо же – целый подполковник!

Забавно… когда я его вблизи разглядел, странное ощущение возникло. Не то чтобы он кого-то знакомого напомнил, а словно бы видел я его. Причем именно его и сравнительно недавно. Я секунд двадцать повспоминал – не, думаю, бред. Наваждение.

Подумал было предложить ему закурить, но почти сразу же сообразил – не возьмет. Видно… по тому, как он стоял, как глядел на меня. Идейный. В смысле, авровцы они, конечно, все как бы идейные, но в разной степени… одни, к примеру, нас, кайзеровцев, просто к стенке ставят, а другие норовят выдумать чего позаковыристей.

– Господин подполковник, – говорю, – предлагаю вам и вашим людям сложить оружие.

Кажется, «возрожденец» удивился. Не сильно, но удивился.

– Герр обер-лейтенант, – медленно произносит он, – вы, похоже, хорошо говорите по-русски?

– А что, – спрашиваю, – ударение где-то не там ставлю?

– Нет, – качает головой авровец, – с ударениями у вас как раз все в порядке. А вот такое идиоматическое выражение, как «белены объелись», вам что-нибудь говорит?

Что такое «идиотическое выражение» я, понятно, не знал, но общий смысл вопроса уловил.

– Да.

– Тогда, герр обер-лейтенант, позвольте осведомиться – вы белены объелись?

Я на него уставился хмуро… секунд пять, а потом думаю, – а ведь прав он. Какого, спрашивается…

Но раз уж я эту комедию устроил, надо бы роль доиграть. Как Вольф, окажись он здесь и сейчас, на моем месте…

– Господин подполковник, – холодно так чеканю, – если мое предложение было сочтено вами оскорбительным, то смею вас заверить: оно таковым ни в коем случае не являлось. И я все же желал бы получить от вас не «идиотическое выражение», а четкий и ясный ответ.

Русский на меня глянул… странно как-то, затем… улыбнулся.

– Прошу прощения, герр обер-лейтенант, – произносит он. – За последнее время я несколько утратил навык ведения переговоров… с достойным противником. Мы отклоняем ваше предложение – такой ответ вам подходит?

– Вполне, – киваю.

Потянулся, было, в карман, за пачкой – и тут «возрожденец» мне раскрытый портсигар протягивает.

– Закурите?

– Благодарю.

Сигареты у авровца были какой-то незнакомой марки – синеватая бумага, с черным ободком, но табак неплохой. Можно даже сказать – хороший.

Зато зажигалкой блеснул. Во всех смыслах – гауптфельдфебель Аксель после того боя мне свой «Ронсон» отдал. Не знаю уж, что на него накатило… вот просто взял и отдал, и еще добавил при этом кое-что… но это уж совсем личное.

– Дурацкая, – спрашиваю, – мысль была?

– Скажем так, – задумчиво отзывается русский, – не совсем подходящая.

– Да уж.

Я затянулся как следует… и тут мне в башку еще одна мысль шальная, как пуля, влетела. Пожалуй, даже более дурацкая, чем предыдущая, но, как говорят эти русские: чем черт не шутит?

Докурил, отбросил щелчком, повернулся…

– Господин подполковник, – говорю, – а можно один личный вопрос?

На некий неуловимый миг он даже стал… да, наверное, можно сказать, что этот кайзеровский танкист с лицом смертельно усталого подростка стал мне симпатичен. А просьба задать личный вопрос и прозвучала интригующе: о чем, спрашивается, таком личном может спросить линдемановец у «возрожденца»?

Диапазон возможных тем был огромен – и все-таки такого я не ожидал.

Обер-лейтенант спросил, не известно ли мне что-нибудь о судьбе бывшего товарища министра финансов действительного статского советника князя Туманова и членов его семейства.

Кажется, я не сумел даже частично скрыть свое изумление – по крайней мере, с чего бы иначе кайзеровцу потребовалось краснеть и отводить взгляд?

У меня же несколько секунд ушло на то, чтобы переформулировать встречный вопрос с «какого, спрашивается…» в нечто звучащее хоть немного приемлемо.

Линдемановец покраснел еще ярче и с куда более заметным акцентом, чем до этого, произнес, что интересоваться сим вопросом его, как он уже сказал, вынуждают некие личные мотивы. О природе же сих мотивов он-де, предпочел бы не упоминать. Если же я не могу ответить на поставленный им вопрос, он… в этот момент я перебил его, сообщив, что на поставленный им вопрос ответить могу.

Известие о том, что сам князь был вместе с еще восемью тысячами содержащихся в Бадаевских складах «заложников» расстрелян Петроградской «Комиссией Бдительности», обер-лейтенант воспринял спокойно. Равно как и то, что княгиня Юлия Николаевна и младшая дочь пропали, сгинули в водовороте Смуты. Старшая же, Татьяна…

Турбокоптеры появились неожиданно, с воем прорвав угрюмые низкие тучи. Аэровагон с ходу, почти не доворачивая, пошел на опушку, а две ударные машины развернулись в стороны, выплевывая алые язычки пушечного огня.

В наушниках у меня раздался знакомый голос – Татьяна приказывала ведомому спуститься ниже и обработать правый склон. В ответе со второй машины я ясно расслышал частый стук, словно дождь по жестяной крыше, – стук пуль о броню.

Мы забили транспорт «под завязку» – оставалось лишь надеяться, что мощности турбин хватит, чтобы перевалить через гребень. Еще два рейса – и все.

Они вернулись через сорок минут.

Кажется, будем жить. Я подумал об этом как-то безучастно… отрешенно. Уставший мозг, уже почти смирившийся с мыслью о смерти, еще не начал осознавать то, что нам в очередной раз продлили земной путь.

Тучи опустились еще ниже, стекая по склонам едва ли не самых верхушек деревьев. Зато слышимость, – невиданное для гор дело! – словно в качестве компенсации была просто превосходная. Я ясно слышал переговоры подходящих машин: «Видимость ноль, надо идти ниже», «давай покружу, прикрою», «к черту… нервы… надо спускаться». Последние слова Таня устало произнесла, казалось, совсем рядом – я с трудом сдержал желание обернуться, продолжая вжимать в ухо наушник. Несколькими секундами позже черная узкая тень турбокоптера вывалилась из серой мглы, озарившись вспышками выстрелов – и навстречу ей с земли брызнули белые нити трассеров.