Александр Дорнбург - Борьба на юге

Я не верил своим ушам, когда главный оратор, еще вчера проклинавший все старое и восхвалявший революцию и советы, начал говорить:

– Да што таить, товарищи, при Царе, правду сказать, если и сделал что не так, так жандарм дал тебе в морду и конец, а теперь поди свой же брат тебя берет на мушку, сволочь. И за што? Говорили, что из Москвы приказано с "мешочниками" расправляться на месте, значит к стенке. Им-то, душегубам, хорошо, буржуев обобрали и живут в сласть, а ты тут с голоду подыхай. Не житье настало, а каторга. А за что преследуют? Кому мы мешаем? Там – сахар, а тут мука, ну мы и торгуем. Надысь меня красногвардеец хотел арестовать, – едва утек. Забыли с…… что без нас – фронтовиков, они бы революцию не сделали, их, как и в пятом году одни казаки разогнали бы, а теперь они же своего брата преследуют и как что не по ихнему, – сейчас же на мушку. Ежели так, то уж лучше пусть будет по старому, – закончил он свой печальный вывод.

Теперь у меня не оставалось сомнения, что мы ехали с бандой "мешочников" – спекулянтов, занимавшихся запрещенной новой властью (в результате государственной монополии на продукты питания), перевозкой товаров из одной местности в другую. Вероятно, в Царицыне их преследовали, – вот почему они, когда дело коснулось их шкурного вопроса, позабыв свои вчерашние разговоры, дружно обрушились с критикой и на советскую власть и на современные порядки.

Тут надо пояснить, что еще летом прошлого года Ленин, размышляя о будущем обустройстве Советского государства, разразился программной статьей "Удержат ли большевики власть". Там он, резонно замечая, что репрессии репрессиями, но как говорил Наполеон, что на одних штыках сидеть не удобно, творчески переработал лозунг "Кто не работает – тот не ест". Предусматривалось введение государственной монополии на продовольствие и на транспорт.

Все граждане нового государства "рабочих и крестьян" должны были работать, где им укажут большевики, и получать за это свою пайку. Буржуйские профессии (к примеру, не "пролетарские художники") – никакой пайки не предусматривали и их представители должны были просто умереть с голоду. Сейчас эта система заработала в полную силу. Так, у крестьян отбирались, к примеру, яйца за бесплатно или из расчета 10 копеек за десяток. Рабочим и служащим эти же яйца выдавались в пайке в счет заработной платы из расчета уже 10 рублей за десяток.

А на рынке эти яйца уже стоили 30 рублей за десяток. Сами крестьяне эти яйца не могли продать на рынке из-за отсутствия "излишков" и транспорта. Ловкость рук и никакого обмана! Естественно, в эту отлаженную "вкусную" систему стали тут же стихийно вклиниваться конкуренты "мешочники" и работать параллельно, обслуживая те категории граждан, которые должны были в новых условиях просто сдохнуть с голода. Но этим они прямо подрывали устои молодого Советского государства и потому все "мешочники" подлежали безжалостному уничтожению. Нечего, все равно эти спекулянты советскую власть загрызут, правда, лет через восемьдесят.

Издали показался Царицын и наш поезд замедлил ход. Суетясь и трусливо волнуясь "мешочники" один за другим начали выпрыгивать из теплушки, послав еще раз последнее проклятие большевикам и их суровым нововведениям. В свою очередь, с вещами соскочили и мы и очутились, примерно в полукилометре от городской черты. Разбившись на группы, спекулянты огородами и садами двинулись в направлении Царицына.

Считая, что они уже люди бывалые и, наверное, знают все здешние порядки, мы на приличном расстоянии следовали за одной компанией, в которой находился и вчерашний герой и главный коновод-преступник.

После недолгой ходьбы разными пустошами и закоулками, мы очутились перед главным входом Царицынского вокзала.

Тут уже сразу можно было определить, что Царицын является не только крупным опорным пунктом Советской власти, но также и рассадником большевистских идей на всем Поволжье. Именно здесь находится сверхразум зергов и клингонов на Юге.

Проходящие по улицам воинские команды, состоящие из солдат или из красногвардейцев с красными знаменами и плакатами, такие же огромные флаги на главных зданиях, многочисленные приказы на стенах и заборах большевистского Главнокомандующего и военно-революционного комитета, какие по пути мы успели прочитать, наконец наличие вооруженных воинских чинов у входа на вокзал, стоявших на подобие часовых, – все это говорило за то, что здесь большевики безусловно прочные хозяева положения.

Выбрав подходящий момент, мы незаметно проскользнули на станцию.

Платформа и вокзал представляли сплошную массу лежавших и стоявших плотной стенкой человеческих тел. Тысячи людей, как муравьи, копошились здесь в невероятной грязи и тесноте, шумя, суетясь, крича, толкаясь и оглашая воздух непристойными ругательствами. Зал 1-го класса "товарищи" уже загадили до неузнаваемости. Местами обшивка с мебели была сорвана, и диван зиял своими внутренностями. Всюду валялись груды грязных мешков, корзин и каких-то свертков.

Вместо некогда большого и довольно приличного буфета, теперь на липкой стойке красовались 2–3 куска крайне подозрительной на вид колбасы, четверть водки и несколько стаканов. Ресторан обратился в своеобразное общежитие, где люди спали и лежали на столах и стульях. Стены были густо заплеваны, а пол, очевидно, не выметавшийся в течение нескольких дней, был покрыт толстым слоем шелухи от семечек и других отбросов, издававших сильное зловоние. Как бы во славу демократических принципов, товарищи изощрялись в разнообразных непристойностях и пакостили где только могли.

Каждый человек в душе художник и рисует и чертит тот мир, о котором мечтает. Тут же мы могли сполна получить преставление об убогом внутреннем мире садистов и тупоумных дегенератов. На всем лежала печать хозяйничанья людей, считавших элементарные требования культурной жизни, буржуйским предрассудком и признаком контрреволюционности.

Едва ли многие из них ясно представляли себе, что такое это за зверь- "контрреволюция". Думаю, что большинство "товарищей" видели в ней, прежде всего, возвращение крепкой власти, порядка, а также неумолимый конец безделью, конец безнаказанным издевательствам и насилию над беззащитными и слабыми. Вот почему они с такой ненавистью и остервенением уничтожали все, что было хоть немного связано с этим именем.

В зале III класса, как будто было свободнее. Пролетариат, надо полагать, хотел полностью использовать свои современные привилегии и большинство его оседало (и засерало), в более комфортабельных помещениях I-го и II-го классов.

Не находя места сесть, мы разместились прямо на полу и, прежде всего, решили утолить свой голод и напиться чаю. Сережа принес нам кипяток. Мирно занимаясь чаепитием, мы наблюдали, как во все стороны, с крайне озабоченным видом, шныряли начальствующие лица, одетые в новомодные кожаные куртки и вдобавок сверху еще пестро изукрашенные пулеметными лентами.