Александр Орлов - Тайная история сталинских преступлений

Вечер того дня был у меня занят: резидент НКВД во Франции и его по-мощник пригласили меня поужинать в дорогом ресторане на левом берегу Се-ны, вблизи площади Сен-Мишель. Я поспешно нацарапал Павлу на листке бу-маги адрес ресторана и попросил его присоединиться.

В ресторане, к моему удивлению, обнаружилось, что ни резидент, ни его помощник с Павлом не знакомы. Я представил их друг другу. Обед уже кон-чался, когда Павлу понадобилось отлучиться на несколько минут. Воспользо-вавшись его отсутствием, резидент НКВД пригнулся к моему уху и прошеп-тал: "Если б я знал, что вы его сюда приведёте, я бы вас предупредил… Мы имеем приказ Ежова держать его под наблюдением!"

Я опешил.

Выйдя с Павлом из ресторана, мы не торопясь прошлись по набережной Сены. Я спросил его, как же могло случиться, что его послали работать на вы-ставку. "Очень просто, – с горечью ответил он. – Им требовалось отправить меня куда-нибудь подальше от Москвы". Он приостановился, испытующе по-глядел на меня и спросил: "Ты обо мне ничего не слышал?"

Мы свернули в боковую улочку и сели за стол в углу скромного кафе.

– В последние годы произошли большие изменения… – начал Аллилуев.

Я молчал, ожидая, что за этим последует.

– Тебе, должно быть, известно, как умерла моя сестра… – и он нерешитель-но замолк. Я кивнул, ожидая продолжения.

– Ну, и с тех пор он перестал меня принимать.

Однажды Аллилуев, как обычно, приехал к Сталину на дачу. У ворот к не-му вышел дежурный охранник и сказал: "Приказано никого сюда не пускать". На следующий день Павел позвонил в Кремль. Сталин говорил с ним обыч-ным тоном и пригласил к себе на дачу в ближайшую субботу. Прибыв туда, Павел увидел, что идёт перестройка дачи, и Сталина там нет… Вскоре Павла по служебным делам откомандировали из Москвы. Когда через несколько ме-сяцев он вернулся, к нему явился какой-то сотрудник Паукера и отобрал у него кремлёвский пропуск, якобы для того, чтобы продлить срок его действия. Пропуск так и не вернули.

– Мне стало ясно, – говорил Павел, – что Ягода и Паукер ему внушили: по-сле того, что произошло с Надеждой, лучше, чтоб я держался от него подаль-ше.

– О чём они там думают! – внезапно взорвался он. – Что я им, террорист, что ли? Идиоты! Даже тут они подглядывают за мной!

Мы проговорили большую часть ночи и расстались, когда уже начинало светать. В ближайшие дни мы условились встретиться снова. Но мне при-шлось срочно вернуться в Испанию, и мы с ним больше не виделись.

Я понимал, что Аллилуеву угрожает большая опасность. Рано или поздно придёт день, когда Сталину станет невмоготу от мысли, что где-то неподалёку по улицам Москвы всё ещё бродит тот, кого он сделал своим врагом и чью се-стру он свёл в могилу.

В 1939 году, проходя мимо газетного киоска, – это было уже в Америке – я заметил советскую газету, – то ли "Известия", то ли "Правду". Купив газету, я тут же на улице начал её просматривать, и в глаза мне бросилась траурная рамка. Это был некролог, посвящённый Павлу Аллилуеву. Ещё не успев про-читать текст, я подумал: "Вот он его и доконал!" В некрологе "с глубокой скорбью" сообщалось, что комиссар бронетанковых войск Красной армии Ал-лилуев безвременно погиб "при исполнении служебных обязанностей". Под текстом стояли подписи Ворошилова и ещё нескольких военачальников. Под-писи Сталина не было. Как в отношении Надежды Аллилуевой, так и теперь власти тщательно избегали подробностей…

Не зная закулисной стороны московских процессов, мировая обществен-ность склонна была считать прокурора Вышинского одним из главных режис-серов этих спектаклей. Полагали, что этот человек оказал существенное влия-ние на судьбу подсудимых. В таком представлении нет ничего удивительного: ведь действительные организаторы процессов (Ягода, Ежов, Молчанов, Агра-нов, Заковский и прочие) всё время оставались в тени и именно Вышинскому было официально поручено выступать на "открытых" судебных процессах в качестве генерального обвинителя.

Читатель будет удивлён, если я скажу, что Вышинский сам ломал себе го-лову, пытаясь догадаться, какими чрезвычайными средствами НКВД удалось сокрушить, парализовать волю выдающихся ленинцев и заставить их оговари-вать себя.

Одно было ясно Вышинскому: подсудимые невиновны. Как опытный про-курор, он видел, что их признания не подтверждены никакими объективными доказательствами вины. Кроме того, руководство НКВД сочло нужным рас-крыть Вышинскому некоторые свои карты и указать ему на ряд опасных мест, которые он должен был старательно обходить на судебных заседаниях.

Вот, собственно, и всё, что было известно Вышинскому. Главные тайны следствия не были доступны и ему. Никто из руководителей НКВД не имел права сообщать ему об указаниях, получаемых от Сталина, о методах следст-вия и инквизиторских приёмах, испытанных на каждом из арестованных, или о переговорах, которые Сталин вёл с главными обвиняемыми. От Вышинского не только не зависела судьба подсудимых, – он не знал даже, какой приговор заранее заготовлен для каждого из них.

Многих за границей сбила с толку статья одной американской журналист-ки, пользующейся мировой известностью. Эта дама писала о Вышинском, как о чудовище, пославшем на смерть своих вчерашних друзей – Каменева, Буха-рина и многих других. Но они никогда не были друзьями Вышинского. В дни Октября и гражданской войны они находились по разным сторонам баррика-ды. До 1920 года Вышинский был меньшевиком. Мне думается, многие из старых большевиков впервые услышали эту фамилию только в начале 30-х го-дов, когда Вышинский был назначен генеральным прокурором, а увидели его своими глазами не ранее 1935 года, когда их ввели под конвоем в зал заседа-ний военного трибунала, чтобы судить за участие в убийстве Кирова.

Руководство НКВД относилось к Вышинскому не то чтобы с недоверием, а скорее со снисходительностью – так, как влиятельные сталинские бюрократы с партбилетом в кармане привыкли относиться к беспартийным. Даже инструк-тируя его, с какой осторожностью он должен касаться некоторых скользких моментов обвинения, они ни разу не были с ним в полной мере откровенны.

У Вышинского были основания ненавидеть этих надменных хозяев поло-жения. Он понимал, что ему придётся всячески лавировать на суде, маскируя их топорную работу, и своим красноречием прикрывать идиотские натяжки, имеющиеся в деле каждого обвиняемого. Понимал он и другое: если эти под-тасовки как-нибудь обнаружатся на суде, то инквизиторы сделают козлом от-пущения именно его, пришив ему в лучшем случае "попытку саботажа".

У руководителей НКВД в свою очередь были основания не любить Вы-шинского. Во-первых, они презирали его как бывшего узника "органов": в ар-хивах всё ещё хранилось его старое дело, где он обвинялся в антисоветской деятельности. Во-вторых, их снедало чувство ревности – к нему было прикова-но внимание всего мира, следившего за ходом сенсационных процессов, а им, истинным творцам этих грандиозных спектаклей, как говорится "из ничего" состряпавшим чудовищный заговор и ценой невероятных усилий сумевшим сломать и приручить каждого из обвиняемых, – им суждено оставаться в тени?