Юлия Иванова - Дремучие двери. Том I

«Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Божее человекам; ибо сами не входите и хотящего войти не допускаете». Эти жёсткие слова Спасителя относятся к несоблюдающим Слово, в том числе и к пастырям-священнослужителям. На Российском корабле стало ненадёжным спасаться. «Святая Русь» оставалась таковой лишь фарисейски, на словах. Интеллигенция искала избавления от мук совести «хождением в народ», подбивая на бунт.

«Никто не даст нам избавленья»… Здесь три аспекта: а) вера в Бога как в некую высшую надмирную сущность, влияющую или нет на нашу личную судьбу и судьбы мира; б) вера в Бога как носителя нашего личного бессмертия и спасения; в) вера в Бога как в нравственный закон внутри нас, в совесть, в определенную норму поведения в «лежащем во зле» мире.

Эти три аспекта могут быть спаяны, а, могут и разделиться, то есть человеческий разум может отвергать божественное происхождение человека, а душа — принимать вписанный в сердце Закон, следовать ему и напряжённо искать Бога в обход отвергнутому /по заблуждению, неверному толкованию искажённым человеческим лукавым разумом/ образу Творца. Лучшая часть русского общества начала искать истину в обход церкви (разлад духовной жажды, мук совести и томления о «жизни по-Божьи» с социальной политикой официальной церкви, помноженные на соблазн материализма).

Неверие, что «Бог даст избавленье» слабым и угнетённым, спасет от хищников, пожирающих тела и души братьев меньших под ширмой «непротивления злу» привело к революции. Рабы в трюме взбунтовались против господ верхней палубы, свергли капитана и команду, захватили корабль. Лилась кровь, пьяные от вина, крови и захваченных богатств рабы разбивали приборы с криками, что теперь сами знают, куда плыть. Убили навигаторов и капитана с семьей, уцелевшие пассажиры первого класса или тоже надели красные повязки или попрыгали за борт и поплыли к другим кораблям.

Руль переходил из рук в руки. Корабль терпел бедствие, из последних сил отбиваясь от пиратов и разваливаясь.

В конце концов, руль попал к Иосифу. Ему удалось утихомирить команду, пассажиров, избавиться от пиратов, кое-как задраить пробоины и… поплыть в завещанном отцами церкви направлении. Прочь от Вавилона. Всё общее, всё дано на всех Богом — здесь коммунизм сродни христианству. В саване карманов нет, всё на земле дано напрокат, временно, ничто не принадлежит никому. Однажды два монаха решили попробовать поссориться из-за собственности, как люди там, в миру «Мой кирпич!» — сказал один и потянул кирпич к себе. — «Конечно твой, брат,» — согласился второй. Русская вера — детская. Объявили всех пусть не братьями, но товарищами, сломали запоры суверенных кают и поплыли себе…

И молила по ночам Бога вмешаться, совершить чудо…

Чудо явится к следователю в лице Витьки Карпова, четырнадцатилетнего сына директора Черкасского совхоза. Он поведает, что в тот злополучный день они с приятелем Генкой воспользовались тем, что отец уехал с начальством на рыбалку, и решили тайком прокатиться кружок на отцовской «Победе». Прав водительских у них, естественно, не было. Чтобы миновать пост ГАИ на шоссе, ребята решили срезать путь по лесной просёлочной дороге — Витька знал, что отец однажды пользовался этой дорогой, проложенной трактором.

Вначале всё шло хорошо, потом машина завязла в какой-то рытвине, забуксовала, зарываясь всё глубже. Погода начала портиться, надвигались сумерки, а отец, которого Витька боялся до смерти, должен был к ночи вернуться домой. Ребята были в полном отчаянии, когда судьба сжалилась и послала им одинокого лыжника с шоферскими правами, спортивным телосложением и отзывчивой душой. Он приказал ребятам ломать лапник и толкать сзади, сам сел за руль и, провозившись часа полтора, они, наконец, вытащили «Победу» из снежно-метельного плена на шоссе. Денис сел за руль, и они поехали в Черкасское. Узнав, что Денис — режиссёр и зная слабинку отца к работникам культуры, Витька слёзно упросил Дениса доехать с ними до дома и, если отец вернулся, погасить огонь его гнева своим авторитетом, сочинив по дороге какую-либо правдоподобную историю.

Историю они сочинят, у переезда Денис вылезет, чтобы посмотреть, не свалились ли кое-как привязанные носовым платком к багажнику лыжи, где его и зафиксирует стрелочница.

Карпова-Старшего дома не окажется. Машину благополучно загонят в гараж, Денис наденет лыжи, распрощается с ребятами и побежит на станцию «Черкасская», где сядет в электричку.

Факты все следователем проверены, всё соответствует, так что у Градова полное алиби, и он не мог тащить раненого Симкина на мессершмиттовском шарфе по лощине.

Всё это сообщит Яне срочно призвавший её к себе Хан. Он поведает, что после разговора со следователем Градов разыскал Карпова-младшего в бассейне, зная, что тот туда ездит через день тренироваться, сказал, что, выгораживая Витьку, попал в неприятную историю, и попросил его съездить к следователю и рассказать всё, как было.

Выслушав Витьку, проверив и сопоставив факты, следователь вновь побывает в Коржах, ещё раз обойдёт Налиных соседей и выяснит, что одна из соседок действительно видела лыжника, похожего по описанию на Пушко, в начале третьего того злополучного дня, но почему-то не приехавшего к Нале, а помчавшегося от её калитки в сторону леса, когда метели ещё не было и видимость была отличная.

Хан скажет, что, слава Богу, очерк ещё не набран, и что Яне необходимо сейчас же быть в кабинете у следователя, куда также приглашены Наля и Пушко.

Жора на беседу не явится, а Налька, уже совсем непохожая на героиню фронтовичку и передовую доярку в этом старомодном шерстяном платьице с кружевным воротником и накладными плечами, хотя давно носят «японку», с запудренными боевыми шрамами и тускло безразличным взглядом, подтвердит, что да, приехал к ней в тот день Пушко, выпросил бутылку вина с парой соленых огурцов и тут же умчался догонять своих. Симкин, покойник этот, был с прошлого дня с перепоя, мечтал поправиться, надеялся разжиться в Коржах, но магазин у них по выходным закрыт. Тогда-то Пушко и проговорился, что есть тут у него знакомая доярка, делал как-то фотоочерк, подружились. Ну покойник и вцепился — сходи, купи пузырь, мы потихоньку поедем, догонишь, а этому нашему режу скажешь — знакомой дома не было.

Так и вышло. Реж побежал во Власово, велев Ленечке ехать домой, чтобы успеть в гости. А тому — что «гости», ему сейчас надо, он и ждал на лыжне Пушко. Раздавили они по стакану, по огурцу и поехали лощиной к станции. Тут всё и произошло — камень этот, метель… Она, Наля, уже спать собралась — вставать-то на первую дойку в четыре… Слышит — стучат. Сам не свой, трясётся, сказать ничего не может. Она его к печке. В кружку плеснула, конечно, потом чаю… Про Симкина он не сразу сказал — напился, мол, не туда свернул, метель… Уже потом, как стала его раздевать, видит — вроде кровь. Растолкала. Тут он и сказал, что Симкин ранен, разбил голову о камень и, наверное, готов. Меня попросил молчать — бутылку-то, мол, он, Жорка, принёс… Камень этот Наля знала — летом на нём туристы фотографируются, зимой — лыжи ломают, а убрать — с места не сдвинешь. Судьба, значит, такая… Ей-то что, не воскресишь… Так бы, может, и сошло, если б Клавка не проязычилась, что видела, как Пушко потащил от неё в кармане бутылку.