Дмитрий Старицкий - Принц Вианы

Микал примчался обратно не один, а с двумя такими же парнями в неброской одежде. Головных уборов на них не было, и мне стало видно в неровном свете факела, что эти молодые люди, в отличие от рыцарей и пажей, очень коротко стрижены.

В руках всех троих была поклажа.

Рядом с моим лежбищем они споро расстелили холщовую скатерть, поставили на нее несколько оловянных тарелок с нарезкой из мяса, хлеба и сыра. Серебряную солонку с откидной крышкой и пучок перьев зеленого лука. Микал в руках держал исходящий паром котелок и пару небольших оловянных кубков на низких ножках.

Закончив сервировку, они все встали на колени, склонив головы. Тут я заметил на шеях этих парней ошейники, но не как собачьи, а из тонкой замши. Не натирающие кожу. «Да они же рабы», — смекнул престарелый кандидат исторических наук в теле молодого феодала.

А вот Микал носит свой башлык завязанным, и шеи его не видать. Не хочет, наверное, чтобы сторонние видели его рабский ошейник? Стесняется? К тому же у этих парней нет никакого оружия, а у Микала вон какой здоровый тесак на поясе. А ведь он тоже раб. Сам в этом сознался. Без пол-литры и не разобраться мне в местных общественных связях. А надо.

Я разрешающе махнул рукой. Нет, не так; совсем не так — я милостиво помавал дланью, и парни убежали. А Микал остался, все так же стоя на коленях.

— Ну что tormozisch? Наливай, — приказал я ему и понял, что слово «тормозишь» произнес по-русски.

Вот так и палятся шпионы и попаданцы.

Однако Микал не стал переспрашивать и разлил горячее вино по кубкам.

Вино было так себе, как из сетевого супермаркета. А для нормального глинтвейна в нем остро не хватало специй и сахара. Однако что-то типа меда во вкусе ощущалось. По крайней мере, винную кислинку перебивало, но не более. Что уж теперь привередничать — горячее сырым не бывает.

Мясо оказалось классическим хамоном каменной твердости. Козий сыр — наоборот, мягким, типа бри. А хлеб — пресный лаваш, уже успевший слегка подсохнуть. Так что и лучок с сольцой пошел в кассу. Похрустеть.

Особо порадовался я за себя, ощутив во рту вместо привычного пластмассового «социального» протеза здоровые молодые зубы, способные гвоздь перекусить. Как оно, оказывается, насладительно по ощущениям — рвать зубами твердое мясо, а не рассасывать его.

О! Да мне же теперь и «виагра» не нужна! Это гут. Это мы завсегда, хоть компьютер с порнушкой остался в далеком прошлом-будущем. Но надеюсь, этому телу, для того чтобы возбудиться, порнуха без надобности вовсе. Потом проверим. Все проверим. Главное — выжить.

Пока я насыщался, Микал пил маленькими глотками вино, не притрагиваясь к еде. Возьмем на заметку такое его поведение: делает только то, что заранее разрешено: сказал я обоим промочить горло — и он пьет. А вот насчет закуски он распорядился самостоятельно: наверное, хочет парень кушать и надеется на господские остатки. Что ж, все съедать не буду. Не расстраивать же потенциального союзника.

— Остальное можешь съесть, если хочешь. — Я снова неопределенно помавал дланью над «дастарханом».

— Благодарю, сир, — торопливо пролепетал Микал и так же торопливо принялся за еду, не забывая искоса оглядываться на костры, словно кто-то мог оттуда прийти и отнять у него эти деликатесы.

Впрочем, это они в двадцать первом веке — дорогие деликатесы, а сейчас вроде как самая обыкновенная еда для долгой дороги.

Когда юноша насытился, я попросил:

— Расскажи о себе.

Удивился пацанчик, очень удивился. Это у него на рожице было написано несмываемыми письменами охреневшей мимики.

— Что вы хотите услышать, сир?

От ешкин кот; он мною еще манипулировать пытается. Или все проще — боится чего-то?

— С самого начала и расскажи. Ты же не васкон? Так откуда ты?

— Варяг я, сир. С южного берега Варяжского моря [35] Варяжское море – Балтийское море. .

У-у-у… Как тут все запущено. Какие-такие, йок макарек, в пятнадцатом веке варяги? Или мне пора снести в сортир свой кандидатский диплом по истории, или тут сама история совсем иная, чем у нас была. А это уже хуже. Много хуже. Никакого послезнания в качестве вундервафли у меня в таком разрезе нет. И не будет. От черт, придется жить простым феодальным бытом, не зная будущего. Как все люди. Никаких преимуществ. Одни минусы. Хотя минус на минус дает плюс.

Первый минус — это полное отсутствие памяти носителя моего тела до моего вселения в него. Полтора десятилетия так навскидку. А второй минус придется еще поискать. Вот так и крутил я эту мыслю, слушая парня вполуха.

— С какого конкретно ты места?

— С южной Ютландии, сир.

— Разве там не дойчи живут?

— Нет, сир, дойчи гораздо южнее находятся. Севернее нас даны [36] Даны – народность, от которой получила свое название Дания. , а мы — варяги, нас еще ютами [37] Юты – народность, от которой получил свое наименование полуостров Ютландия. дразнят. На запад остатки англян, что на остров не перебрались. На восток — шверинцы. На юг — алеманы [38] Алеманы – германский союз племен. Позже стали известны под именем швабов. . А вот за ними — дойчи.

— Ofiget; dajte dva, — вырвалось у меня по-русски.

— Schto dva? — переспросил меня парень на том же языке. — Schto vam podat?

— Ты и русский язык знаешь? — вопрошаю из осторожности по-васконски.

— Русы когда-то были частью ютов, но давным-давно ушли на восток. Лет с пятьсот так, точнее я не помню, — и добавил: — Stariky bajaly, chto uvel ich konung morja Rurick v tzarstvo testia svoego.

Рано еще мне так раскрываться. Рано. А мальчишке за зондаж — пять с плюсом. И я перевел беседу снова на васконский язык:

— А в рабство как попал? Я понял так, что родился ты свободным.

— Да ваши вассальные мурманы [39] Мурманы, нурманы, норвеги, норге – норвежцы. из Биаррица, сир, и напали. Кого побили, кого похватали. Так я на их ladie и оказался. — Слово «ладья» он опять сказал по-русски. — Это был их последний поход за женщинами.

— За женщинами?

— Да, сир, им же запрещено жениться на местных…

Вот стервец. Пороть мало. Но чувствуется школа. Ох непрост был капеллан в моем замке, ох непрост.

— А потом — в Биаррице — они меня определили в монаршую квинту [40] Квинта – королевская доля в добыче. Пятая часть. — долю в добыче. Отвезли в замок, там постригли и приставили в капелле прислугой за все. Крестили по-местному. А как вырос, майордом определил кнехтом [41] Кнехты ( нем. Knecht), или шальки, они же пахолики – в латинских средневековых грамотах описаны как: servus, ancilla, mancipium, manahoupit, schalk, vassus, gasindus – люди с разной степенью личной зависимости. Господин кнехта был их юридическим представителем и мог пользоваться ими для услуг, ремесленных работ и обработки полей. Кнехты становились несвободными вследствие: 1) рождения от несвободных; 2) брака с рабами; 3) добровольной кабалы; 4) плена; 5) за долги и т. п. Иногда их отпускали на волю, первоначально у франков перед войском, затем перед королем и народным собранием. Позже – в церкви или посредством простого документа. Однако зависимость кнехтов от прежнего господина не прекращалась в полном объеме. Имущества кнехты первоначально иметь не могли, не имели права вступать в брак. При Каролингах браки их стали признаваться законными, хотя не могли заключаться с лицами свободными без тяжелых ограничений для последних. Имущественное положение их было лучше, когда они были подвластны королевскому фиску (servi fiscalini) или церкви (servi ecclesiae); точно также кнехты, прямо подчиненные монарху (pueri regis), находились в сравнительно выгодном положении и иногда достигали высоких почестей. Часто, оставаясь в личной зависимости, служили пехотинцами или конными стрелками у феодалов и духовно‑рыцарских орденов. Рыцари Вильгельма Бастарда после завоевания Англии (1066) стали баронами, а их кнехты получили свободу и статус рыцарей ( англосаксонск. cnyht и англ. knight), оставив за собой прежнее наименование. в конные арбалетчики, хотя капеллан очень уговаривал принять сан.