Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

— С вашего позволения, ваша честь, — начал прокурор, — я не считаю необходимым в данном случае использовать свидетельские показания. По законам нашего округа, вы исполняете здесь обязанности мирового судьи, решающего вопросы о предании обвиняемых суду. И потому ваш долг — решать. А показания и прения подвергают сомнению ваше право исполнить свой долг. Вот все, что я хотел сказать.

Мой адвокат, брат покойного коронера, встал и заявил:

— С позволения высокого суда, мой ученый оппонент так хорошо и красноречиво изложил принципы законодательства по этому вопросу, что мне остается только поинтересоваться, до какой степени это соблюдается. Ваша честь — действительно мировой судья, и в качестве такового ваш долг — решать, но что? Этот вопрос закон мудро и заслуженно оставляет на ваше усмотрение, а вы мудро свершаете то, что требует от вас закон. Сколько я вас знаю, ваша честь, вы только и делаете, что свершаете что-нибудь — подкуп присяжных, кражи, поджоги, лжесвидетельства, прелюбодеяния, убийства — все преступления и нарушения закона, которые известны каждому распутнику и извращенцу, включая моего ученого друга, прокурора. Свою миссию мирового судьи вы выполнили, и так как нет никаких свидетельств против этого достойного молодого человека, моего клиента, я предлагаю его освободить.

Последовало выразительное молчание. Судья поднялся, надел черную шапочку и голосом, дрожащим от волнения, даровал мне жизнь и свободу. Затем, повернувшись к адвокату, произнес холодно и с достоинством:

— Увидимся позже.

На следующее утро адвокат, так добросовестно защищавший меня от обвинения в убийстве собственного брата, с которым у него был спор из-за земли, исчез, и его судьба по сей день неизвестна.

Тем временем тело моего бедного отца захоронили тайно в полночь на заднем дворе его последнего земного жилища вместе с последними ботинками и с неисследованным содержанием последней еды.

— Он всегда был против показухи, — сказала дорогая мамочка, утаптывая над ним землю и помогая детям разбрасывать сверху солому. — У него был характер семьянина, он любил спокойную жизнь.

В письмах в органы общественного управления мамочка писала, что у нее есть основание думать, что муж мертв: ведь он уже несколько дней не обедает дома. Однако судья Ослов — так она впоследствии называла главу нашего суда — решил, что этих доказательств недостаточно, и передал управление нашим имуществом в руки общественного администратора, оказавшегося его зятем. Выяснилось, что оно как раз покрывает наши долги; оставался еще патент на устройство, позволяющее при помощи гидравлического давления бесшумно вскрывать сейфы, но он, по словам мамочки, перешел в собственность судьи по делам наследства и государственного администратора наследства. Так за несколько быстро пролетевших месяцев обеспеченная и уважаемая семья опустилась до преступления и лишилась всего; в результате нужда заставила нас начать работать.

В выборе занятия мы руководствовались разными соображениями: личной пригодностью, наклонностями и так далее. Мамочка открыла элитную частную школу по изучению искусства изменения пятен на коврах из леопардовых шкур; старший брат Джордж Генри, у которого была склонность к музыке, устроился по соседству горнистом в приют для глухонемых; сестра Мэри-Мария принимала заказы на эссенцию из отмычек профессора Памперникела для ароматизации минеральных источников; а я устроился установщиком и позолотчиком поперечин для виселиц. Остальные дети еще не доросли до настоящей работы и продолжали по нашему наущению таскать небольшие вещицы с витрин магазинов.

В часы отдыха мы заманивали в дом приезжих, а потом хоронили трупы в подвале.

В одной части подвала хранились вина, крепкие напитки и провизия. Из-за быстрого их исчезновения у нас родилось подозрение, что призраки погребенных нами людей приходят сюда по ночам и пируют. Во всяком случае, утром мы часто находили в подвале остатки копченого мяса, консервов и прочей повсюду разбросанной еды, хотя провизия всегда находилась под замком, надежно укрытая от посторонних посягательств. Мы предложили дорогой мамочке перепрятать запасы, но она, всегда такая щедрая и гостеприимная, сказала, что лучше кое-что потерять, чем себя обнаружить: если призраки лишатся этих маленьких подачек, они могут начать расследование и тем самым разрушат наш план разделения труда и направят энергию всей семьи в одно русло — все мы украсим поперечины на виселицах. Мы, дети, приняли это решение покорно и почтительно, учитывая мудрость и чистоту души мамочки.

Однажды вечером все мы находились в подвале — никто не осмеливался спускаться туда в одиночку, — занятые устройством достойных похорон по христианскому обряду мэра соседнего городка: мамочка и младшие дети держали свечи, а Джордж Генри и я трудились с лопатой и киркой в руках. Вдруг сестра Мэри-Мария завизжала и закрыла лицо руками. Все испуганно вздрогнули, погребение мэра временно приостановилось, а мы с побелевшими лицами и дрожащими от страха голосами попросили сказать, что ее так напугало. Младшие дети так разволновались, что не могли ровно держать свечи, и волнистые очертания наших фигур плясали на стенах, совершая неуклюжие, гротескные движения и принимая подчас ужасные позы. Лицо покойника то жутко мерцало в призрачном свете, то почти исчезало в набежавшей тени и, казалось, каждый раз принимало новое, все более угрожающее выражение злобной угрозы. По погребу метались полчища крыс, испуганных криком больше нас, они пронзительно визжали или, забившись в дальний угол, сверкали из темноты зелеными бусинками глазок, оттеняя слабую фосфоресценцию гниения, исходящую из наполовину вырытой могилы, и казались зримым воплощением еле уловимого запаха смерти, пронизывающего нездоровый воздух. Дети рыдали, прильнув к взрослым, они уронили свечи, и мы были близки к тому, чтобы очутиться в полной темноте, но нас спасло зловещее излучение, медленно поднимавшееся из потревоженной земли и словно фонтаном изливающееся из могилы.

Тем временем сестра, припав к выброшенной из могилы земле, отняла от лица руки и расширенными глазами всматривалась в темноту между двумя винными бочками.

— Вот оно! Вот оно! — визжала она, указывая в ту сторону. — Господи, неужели вы ничего не видите?

И правда, там смутно виднелась человеческая фигура, она покачивалась из стороны в сторону, словно готовясь упасть, но, привалившись к бочке, удержалась; потом она неуверенно шагнула вперед, на мгновение оказалась освещенной огарками свечей, зашаталась и рухнула на землю. Но этого мгновения хватило, чтобы распознать в фигуре по лицу и осанке отца — уже десять месяцев мертвого и похороненного нами самими! — нашего отца, бесспорно, восставшего из могилы и смертельно пьяного!