Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

Не стану подробно останавливаться на отдельных моментах нашего поспешного бегства из этого ужасного места; в шумном, безумном карабканье по мокрым, замшелым ступеням нас покинули все человеческие чувства; мы скользили, падали, отталкивали друг друга, лезли по чужим спинам; света уже совсем не было; ноги более сильных братьев топтали малышей, а материнская рука отшвыривала их вниз, в руки смерти. Мамочка, старшие брат и сестра и я выбрались наружу, остальные остались внизу, чтобы погибнуть от ран или от ужаса, а может, и от огня. Потому что через час мы четверо, забрав все деньги, драгоценности и ту одежду, что смогли унести, подожгли дом и при свете пожарища бежали в горы, даже забыв захватить страховку. Спустя годы, находясь далеко от родных мест, моя дорогая мамочка на смертном одре призналась, что это единственный грех на ее совести, допущенный по недосмотру. Ее исповедник, святой человек, успокоил ее, сказав, что Всевышний, учитывая обстоятельства, простит эту небрежность.

Через десять лет после нашего бегства из города, где прошли мои детские годы, я, процветающий в те годы фальшивомонетчик, решил, переодевшись, вернуться на старое место, чтобы, если повезет, вернуть наши ценности, припрятанные в подвале. Должен сказать, что тут мне не повезло: на пепелище нашли много трупов, что подвигло власти на дальнейшие раскопки. Тогда же нашли захороненные сокровища и забрали на хранение. Дом не перестраивали — он и окрестности были в запустении. На этом месте видели и слышали столько жутких вещей, что никто не захотел там жить. Так как расспрашивать было некого, я решил исполнить сыновний долг, посмотрев еще раз на лицо любимого отца, и заодно убедиться, что в прошлый раз глаза подвели нас и он по-прежнему покоится в своей могиле. Я вспомнил также, что он всегда носил кольцо с крупным бриллиантом, которого я не видел и о котором не слышал с момента его смерти. Были все основания полагать, что отца с ним похоронили. Раздобыв лопату, я быстро нашел могилу на месте бывшего заднего двора и стал копать. Когда я прошел четыре фута, дно могилы обвалилось, я упал и по длинному ходу скатился в большую трубу. Ни тела, ни даже следов его не было.

Не в силах выбраться из ямы, я пополз по трубе и в ее конце, с трудом отодвинув остатки обуглившейся и почерневшей каменной кладки, оказался в роковом подвале.

Все стало ясно. Моего отца, какой бы ни была причина его «болезни» за столом (думаю, моя святая мамочка могла бы пролить свет на это дело), похоронили, несомненно, живым. Могилу случайно выкопали над трубой, о которой забыли, дойдя почти до нее; тело в гроб не положили, и отец, борясь за жизнь, сломал гнилую кладку и в конце концов попал в подвал. Понимая, что его не ждут в доме, и не имея другого, отец жил в подземном уединении иждивенцем и был свидетелем нашего процветания; это он поедал наши припасы и пил вино — ничем не лучше вора! В состоянии опьянения он почувствовал потребность в обществе — единственную симпатичную черту в пьянице; свое укрытие он оставил в самый неподходящий момент, чем навлек на своих близких непоправимую беду — такая ошибка несет в себе величие преступления.

Мой отец был дезодоратором дохлых собак, а матушка держала единственный в моем родном городе магазин, где продавалась кошачья еда. Их брак не был счастливым: разница в социальном положении явилась той пропастью, через которую не удалось перекинуть мостик из брачных обязательств. Союз двух несовместимых характеров оказался несчастливым и, как можно было предвидеть, закончился бедой. Однажды утром после обычных пререканий за завтраком отец встал из-за стола бледный и дрожащий от гнева, тут же отправился к обвенчавшему их приходскому священнику и крепко его отмолотил. Община осудила этот поступок, и прихожане были настолько возмущены поведением обидчика, что предпочли не вызывать его, а держать дохлых собак на своей территории, пока запах не выветривался сам собой. А городские власти смирились с тем, что старый жирный мастиф, расположившийся на городской площади, дышал так громко, что прохожим казалось, что неподалеку работает лесопилка. Услуги отца перестали пользоваться спросом. В это нелегкое время семья полностью зависела от торговли матери.

Ее бизнес был прибыльным. В нашем городе, самом старом в мире, кошки обожествлялись. Поклонение кошке стало у нас религией. Умножение и сложение кошек лежало в основе математики. Любое невнимание к желаниям кошки наказывалось весьма сурово в этом мире и в будущем, так что у моей доброй матери клиенты исчислялись сотнями. И все же при безработном отце и семнадцати детях она с трудом сводила концы с концами; наконец увеличивающийся разрыв между себестоимостью и отпускной ценой ее товара натолкнул матушку на уловку, оказавшуюся поистине гибельной: ей пришла в голову неудачная мысль отомстить горожанам, прекратив продажу кошачьей еды до отмены бойкотирования мужа.

В день, когда она воплотила свое решение на практике, магазин заполнили возбужденные клиенты; те, что не попали внутрь, заняли четыре улицы, образовав клокочущую, недовольную массу. Из толпы доносились крики, угрозы, ругань. Началось запугивание: угрожали разрезать на куски младших братьев и сестер на корм кошкам, но мать оставалась тверда как камень. Этот день стал черным для Сардасы, древнего и священного города, где происходили все эти события. Решение матери сохранялось в силе, и пятьдесят тысяч семьсот кошек заснули голодными!

На следующее утро горожане увидели прокламации, расклеенные ночью по всему городу агентами Федеративного союза старых дев. Этот старый и мощный союз заявлял от имени своего руководства, что бойкотирование нашего отца и ответный выпад матери подвергают серьезной опасности религиозные интересы. Далее в прокламации говорилось: если к полудню этого дня к мнению третейского судьи не прислушаются, старые девы объявят забастовку — что они и сделали.

Следующим актом этой печальной драмы стал бунт кошек. Эти священные животные, предвидя перспективу голода, устроили массовый митинг и прошли процессией по городским улицам, ругаясь и фыркая, как дьяволы. Этот бунт богов вызвал такой ужас, что многие благочестивые люди скончались от страха, и деловая жизнь города приостановилась, чтобы горожане могли достойно их похоронить и прочитать страшные прокламации.

Теперь дела обстояли хуже некуда. Между представителями разных лагерей проходили встречи, но никакого понимания достигнуто не было. Каждый аргумент тут же опровергался, а расхождение во взглядах, напротив, ужасно всем нравилось. Назревал новый страшный конфликт.