Александр Васильев - Наш собственный конец света

— Вы были в коме, — сказала девушка.

Валерий закрыл глаза и тяжело выдохнул.

В палате было тихо и спокойно, даже из коридора не доносилось ни звука. Казалось, больница вымерла. Все это производило не приятное впечатление. Создавалось ощущение брошенности.

«Какого черта я здесь лежу, — подумал Валерий, прислушиваясь к не ясным и еле различимым звукам, доносившимся с улицы. — Два года… Два лишних года. А врач не давал мне и недели. Но опухоль то… черт, она осталась. И если, по каким-то причинам, пока я был в коме, она не развивалась, то что будет сейчас, когда я в сознании?»

— И сколько мне осталось на этот раз? — еле слышно произнес Валерий. — Здесь я умирать не хочу.

Он медленно стянул с себя одеяло и сел. Ноги почти не слушались. Он пошевелил пальцами ступней, усмехнулся и встал.

Два года без движений: мышцы начали атрофироваться, они уже забыли, что значит стоять, ходить.

Валерий упал на выложенный светло-зеленой плиткой пол.

— Дьявол, — произнес он и стал разминать икры ног.

На полу было холодно, что еще больше подстегивало его поскорее встать.

В коридоре послышались голоса и громкий стук каблуков с еле различимым шарканьем кроссовок или чего-то еще.

Валерий замер и прислушался. Буквально в паре метров от его палаты шаги замерли, но голоса были слышны отчетливо. Их было всего три: баритон принадлежал врачу, принявшего его из мрака комы, два других казались знакомыми, но, кому они принадлежат, он не мог вспомнить. Одни голос был женский, другой мужской.

— Как это возможно? — спросил мужчина.

— Все его физиологические функции работают нормально, — произнес баритон врача. — Два года комы, конечно, сказались на его здоровье, но это вполне поправимо.

— Но нам говорили, — начал было мужчина, но врач его перебил.

— Плевать, что вам говорили. Мнения у всех разные и физиологические функции того или иного человека не всегда колеблются в пределах нормы.

— Почти все врачи говорили, что мой сын умрет, — еле тихо произнесла женщина. Готовая вот-вот заплакать.

— Мама… — тихо прошептал Валерий, вспоминая и другой голос, голос друга.

— Все, — продолжала женщина. — Они говорили, что мой сын либо умрет в ближайшее время, либо не выйдет из комы никогда, а… а если и выйдет, то с поражением двух ка… каких-то зон м… мозга. Что о… он б… будет п… парализовван и…

До Валерия долетели громкие рыдания матери.

— Не надо плакать, — успокаивал ее друг. — Все хорошо, он вышел из комы и способен двигаться, слышать и видеть. Хотя это ничего не дает, он ведь все равно умрет, если не сегодня, то в ближайшие дни, ведь так?

— Вообще-то да, — тихо сказал врач. — Но в эти дни вы можете оградить его любовью и добротой. По крайней мере, он может умереть счастливым.

— Он все равно умрет несчастным, — говорил друг. — Ему всего тридцать, и он очень любит жить.

Рыдания стали чуть тише. Из коридора доносился только невнятный шепот друга, успокаивающего маму.

— Он прав, — очень тихо произнесла женщина. — Лучше бы он не вышел из комы… Ему будет больно жить эти дни.

— Мама… — произнес Валерий одними губами. — Что же…

— А надежда? — спросил баритон. — Вы же мать. Дай те же ему хоть немного счастья и любви. Дайте ему хоть какую-то надежду. Сделайте так, чтобы он меньше думал о смерти. Вы же мать, вам это под силу.

— Это не под силу даже ей, — произнес друг. — У Валерия были эпилепсии и будут снова. Лекарство ему почти не помогало. Перед тем как он впал в кому, его сводило судорогами по пять-шесть раз в день. Эта долбанная опухоль в его мозгу…

— Это все же лучше, чем то, что вы предлагали!.. — отрезал доктор. — Да, возможно его смерть будет не лучшей, возможно в эти дни ему будут очень больно… но это будут его дни! Дни, когда он еще может жить. Он будет жить. Он захочет жить так долго, сколько его организм сможет протянуть, а вы предлагали лишить его этого шанса на хоть и короткую, но жизнь.

— Что? — прохрипел на вдохе Валерий.

— Найти вас было сложно. Почему вы бросили медицину?

— Когда я выдавал вам ваш диагноз, я даже не знал, как это сказать по мягче, менее ошеломляюще. Я не знал. Но я однажды уже пережил потерю как раз из-за такого заболевания.

Они стояли под ночным холодным осенним небом, усыпанным мириадами красивейших, но холодных звезд. Они оба были в теплых пальто. Валерий стоял, засунув руки в карманы, поглядывая то на доктора, то куда-то в темную даль, в его длинных волосах резвился ветер.

— Умер кто-то из ваших близких?

— Да, мой младший брат. Вы, кстати, мне его чем-то напоминаете. Даже не знаю чем. Наверное, жизнелюбием. Он очень любил жизнь и никогда не думал о смерти, даже когда узнал свой диагноз. Он воспринял его спокойно, как и вы. А в последние несколько недель мы были с ним рядом. И стоило ему загрустить, как я тут же его веселил. Я находил способы это делать, хотя раньше мы постоянно вздорили и ругались и были не так сильно близки… о чем я до сих пор очень жалею. Наши родители погибли, когда мне было шестнадцать, а ему десять и я довольно сильно его опекал, что являлось раздражающим фактором между нами. Но в последние дни его жизни я делал все, чтобы между нами ничего не вставало. Я делал все, чтобы он не думал о смерти, делал все, чтобы подарить ему надежду прожить хотя бы еще пару лишних дней и что бы эти дни были насыщеннее и интереснее предыдущих.

Он замолчал и взглянул вверх на звездное небо. Из его глаз текли слезы, но лишь редким соленым каплям удавалось стечь к щекам, большинство сдувало сильным и пронизывающим холодным ветром.

Доктор шмыгнул носом и взглянул на Валерия.

— А почему ты не с матерью?

— Вы знали, что она просила об эвтаназии? — вопросом на вопрос ответил Валерий и заглянул в мокрые от слез глаза доктора.

Он отвел взгляд в сторону, а потом опять уставился на звезды, подставляя лицо нещадному ветру.

— Эвтаназия запрещена законом, — произнес доктор. — Я не помню, какая это статья, но она есть и запрещает смертную казнь и убийство во благо. Ну, что-то в этом роде.

— Иначе я был бы уже мертв, не так ли?

— Да… Как не парадоксально это звучит, но в чем-то твои мать и друг были правы, но все обошлось. Видишь ли, была очень серьезная опасность, что во время комы ты потеряешь слух и двигательные функции. Да все могло быть и хуже…

Доктор замолчал. Коротко взглянул на Валерия и опять уставился на звезды.

— К сожалению, твои мама и друг забыли о самом главном, они забыли о том, что есть надежда, и, чтобы не случилось, — она твоя мать, а он твой друг… и таких решений они не должны были принимать несмотря ни на что. Вот потому-то я и ушел из медицины, я не мог больше ставить такие диагнозы и выслушивать потом родственников и друзей больных, просящих об облегчении жизни страдающим. Я не мог больше слышать об эвтаназии. Я ставил ни мало ужасных диагнозов и очень часто ко мне приходили с просьбами вот такие вот родственнички. Мне даже предлагали хорошую оплату. И знаешь, что меня в этом бесило больше всего? Ведь все они верили, что поступают правильно, что так действительно будет лучше для больного… И я ушел.