Джеральд Бром - Крампус, Повелитель Йоля

– Диллард?

– У него моя жена… Моя дочка! Он убийца, – Джесс пытался ухватиться за эту мысль, ему нужно было заставить Крампуса понять, но все вокруг стало уже каким-то совсем мутным, и его мысли путались. – Он хочет причинить им зло… Я знаю это. Нам нужно что-то сделать, нужно его остановить. Крампус, умоляю тебя… Убей ублюдка.

Крампус любовался копьем.

– Может быть, как-нибудь, – рассеянно ответил он. – Но сейчас есть другой злодей, с которым необходимо покончить.

Крампус провел пальцем по наконечнику копья, наблюдая, как огни рождественской гирлянды танцуют на гладком металле.

– Все так же остро́, как в тот день, когда оно было выковано.

Он протянул наконечник Джессу, чтобы тот тоже мог полюбоваться. Глаза у Джесса были закрыты, голова упала на грудь. Крампус легонько постучал его копьем по плечу. Джесс, заморгав, открыл глаза.

– Что?

– Погляди-ка на лезвие. Совсем не затупилось.

Джесс, сощурившись, поглядел.

– Это… Чудесно, мать его, – ответил он медленно. Язык у него заплетался.

– Скоро это копье навек положит конец балагану Санты.

– А зачем… Зачем тебе это так нужно – убивать Санту… Вообще? – промямлил Джесс. Его еле можно было понять. – Он же гребаный Санта-Клаус. Подарки детям раздает… Песенки… И прочая милая херня, – он закашлялся. – Твою мать. Дай-ка мне еще этой твоей штуки.

– Он – не Санта-Клаус, – ответил Крампус, поднося флягу к губам Джесса. – Санта-Клаус – это ложь. Он – Бальдр. Я же тебе говорил. Ты что, не помнишь?

– Ага, Бальдр. Ладно…

– Ты не понимаешь. Ты ничего о нем не знаешь, ничего не знаешь о его вероломстве, – Крампус почувствовал, как у него опять закипает кровь. – По отношению ко мне, по отношению ко всему Асгарду. Как он принес гибель всему, – Крампус замолчал, вслушиваясь в натужное дыхание Джесса. – Тебе что, не интересно?

– Что?

– Вероломство Бальдра.

– Нет… Не очень.

– Ну, все равно ты должен это знать. Это должен знать каждый, – Крампус как следует хлебнул из фляги, вытер рукой рот. – Его злодейства, его настоящие злодейства… Все началось, когда он вернулся, переродившись, вскоре после того, как Рагнарёк разрушил царство Одина. Где-то через одиннадцать веков после того, как родился этот… Христос. Ты слушаешь?

Джесс мотнул головой.

– Это было, когда Асгард пал в дыму и пламени сражений, когда все древние боги обратились в прах. Но, вопреки предсказанию, для народов Земли конец света не наступил. Нет, к тому времени род человеческий завел себе новых богов, и люди еле заметили уход старых. Что же до нас, духов земли, мы оказались брошены в мире, который становился все более враждебным к таким, как мы. Шли столетия, и люди приучились нас бояться, они изгоняли нас, и тех, кто все еще почитал нас. Наши святилища сжигали и оскверняли. Без жертв, без подношений, многие из нас сдались, угасли, и были забыты, а забвение – это смерть… Единственная истинная смерть для нашего рода.

Мои святилища тоже были заброшены. К началу четырнадцатого века эта новая традиция, праздновать Рождество, просочилась повсюду. Все больше и больше народу начали отмечать это жалкое празднество, а Йоль и зимний солнцеворот оказались почти забыты. И я понимал, что вскоре я тоже буду забыт, – Крампус вздохнул. – Я чуть не сдался. Но, шагая сквозь зимние ночи, я видел, как новая религия извращает традицию святок, и у меня закипела кровь. Ведь я был Крампус, великий и ужасный Повелитель Йоля. И я поклялся, что больше не буду сносить оскорблений, что я заставлю их вспомнить – я все еще здесь. Поклялся, что я заставлю их верить. И так началось мое возрождение. Я смирил себя, я ходил от дома к дому. Локи оставил мне свой мешок, и я нес его с собой, награждая тех, кто помнил меня, и кто почитал меня, как должно. Но с теми, кто этого не делал… Что ж, с теми я был ужасен. – Крампус ухмыльнулся. – Я наказывал их березовыми розгами, а что до тех, кто причинял зло моей пастве – тех я сажал в мешок Локи и бил их так, что они потом стоять не могли.

И имя Крампуса снова начало что-то значить. Если бы Бальдр не появился, кто знает… Быть может, это мое лицо мелькало бы повсюду на рекламе кока-колы, мои воздушные шарики летели бы над толпой во время святочного парада, мои Бельсникели звонили бы в колокольчики на улицах, требуя подношений, или сидели бы в супермаркетах, раздавая пустые обещания маленьким мальчикам и девочкам. Быть может, быть может… Если бы только я не сжалился тогда над этим бездушным созданием.

Крампус поглядел на Джесса. Тот опять сидел, закрыв глаза, уронив подбородок на грудь.

– Джесс?

Тот не отвечал.

Крампус протянул руку и подергал за один из гвоздей, засевших у Джесса в ноге.

– Твою мать! – заорал Джесс. – Поосторожнее. Черт, да чего это ты?

– Ты все еще жив.

– Да… Жив. Вот счастье-то.

Крампус кивнул.

– Хорошо… Да, на чем это я остановился? Ах да, на втором рождении Бальдра. Было предсказано, что после Рагнарёка Бальдр вновь родится на Земле, очищенной всепоглощающим пламенем от всякого зла. Бальдр должен был возродиться божеством света и мира, божеством справедливости, которое бы оберегало людей. Но, конечно же, никакого очищающего пламени не было, и однажды я нашел Бальдра, который брел, спотыкаясь, по моим лесам, и даже имени своего не помнил. Одет он был в какие-то грязные тряпки, потерянный, изголодавшийся. И, зная, как мало осталось наших, из древнего рода, я пожалел его. Почувствовал за него ответственность. И вот я привел его к себе, одел, накормил, напоил. И все же ни разу я не видел его улыбки, только не тогда. Зато иногда я ловил на себе его мрачный взгляд, будто он винил меня за все его злосчастья. Мне надо было еще тогда обратить на это внимание, но правда в том, что я чувствовал вину, вину за все то, что сделали ему мой дед и моя мать. Я питал иллюзию, что добро, которое я ему делаю, каким-то образом искупит грехи моего рода.

Я предложил ему братство, дал ему место подле себя. Вместе мы принялись возрождать повсюду святки. Но он вечно был мрачен, подавлен, и помощи от него было немного. Однажды ночью, когда я разорял один дом, где почитали святого Николая, я увидел, как Бальдр прихватил маленькую книжицу с символом святого на обложке. Надо мне было тогда ее отнять, бросить в огонь, но жалость сделала меня слабым. С тех прошло не так уж много времени, и он начал носить красное и белое, подражая святому Николаю. Но я все еще ничего не говорил, надеялся, что это пройдет. А потом я нашел крест. Он стоял на каминной полке, нагло, на самом виду. Это было, как пощечина – символ моих гонителей в моем собственном доме! Этого я уже не мог снести. Я ворвался в его комнату и бросил треклятый крест в огонь. Я сорвал с его сундука крышку, намереваясь найти ту книгу, и уничтожить. Книги я не нашел, зато обнаружил, что в сундук был полон реликвий и свитков с учением мертвого святого. Я разорвал все в клочья, швырнул к его ногам и потребовал объяснений. Спросил его, как он мог обратиться к подобному злу. На его лице не отразилось никаких чувств, оно было как камень. Как всегда. Он сказал мне, что старые традиции мертвы. Что я слишком слеп, чтобы понять – время Древних на земле закончилось. Он выхватил из огня дымящийся крест и протянул его мне, будто это был какой-то талисман. «Вот, – сказал он. – Вот мир, в котором мы теперь живем. И если ты не научишься служить ему, то вскоре станешь лишь воспоминанием».