Робертсон Дэвис - Убивство и неупокоенные духи [litres]

Тут я вижу применение другого кинематографического приема: весь экран черный, кроме одного лица – какой-то грешник растрогался до того, что проливает слезы раскаяния. Эти люди очень страстно относятся к религии; их исповедания веры, как и их исповеди, произносятся вслух и часто красноречивы.

Что же дальше? Еще немного искусного монтажа: я вижу, как Томас Гилмартин состарился и принимает смиренную христианскую кончину. Молодой Весли, которого так по-прежнему и зовут, хотя он уже немолод, обещает отцу на смертном одре, что продолжит его дело проповедника, хоть и объявляет себя недостойным, ибо не имеет такого дара, какой был у Томаса. Но он все равно встает на колени, чтобы получить отцовское благословение, и с тех пор путешествует по городам, закупает фланель и проповедует в меру своих способностей. Он серьезен; он не стремится быть красноречивым, но иногда обретает красноречие простоты.

Я наблюдаю эту сцену – печальную, хоть Томас и уверяет родных, толпящихся у кровати, что умирать в обетовании вечного блаженства отнюдь не печально, – а в другой части экрана мне показывают, как Молодой Весли заботится о своих детях – старшем Сэмюэле и младшем, которого тоже зовут Томас. Молодой Весли был женат дважды; его сын от первой жены, по-видимому, примерный юноша, вполне довольный перспективой продолжать шотландскую торговлю отца. А вот сын от второго брака – бунтарь, желающий лучшей участи. Он хочет поставить ногу на первую ступеньку лестницы, ведущей к богатству, и знает, как это сделать: он собирается пойти в услужение.

– Но почему? – спрашивает Сэмюэл, когда мальчики ложатся спать. Они спят в одной кровати.

– Потому что я желаю лучшей жизни, чем эта, – отвечает Томас. – Ты думаешь, я хочу гнуться над станком, пока у меня не вырастет горб, как у отца? Ткач! Сэм, ты хочешь быть ткачом?

– Наш отец уже давно не ткач. Ткачи на него работают. Он ни перед кем не ломает шапки. Неужели ты хочешь ломать шапку, быть холопом? Где твоя мужская гордость?

– Я готов ломать шапку перед людьми, которые помогут мне продвинуться наверх. Я хочу попробовать жизнь, Сэм. Не хочу до самой смерти только прясть, да ткать, да нагружать вьюки на лошадь, да таскаться в Шотландию, да торговаться, да слушать, как скаредные шотландцы обзывают меня скаредным Таффи [13] Таффи – бытующее в Уэльсе уменьшительное от распространенного валлийского имени Давид. . Красная фланель скоро выйдет из моды, Сэм, помяни мои слова.

– Ну, пока еще не вышла. И нечего тебе насмехаться над отцом. Он преуспевает. Когда он скончается – как и все мы в свой черед, и дай Бог ему долгих лет, – он оставит нам кругленький капиталец, и часть достанется тебе. Как ты сможешь быть слугой, имея свои деньги?

– Быть слугой – отличное ремесло. Посмотри на Джесси Фьютрелла. Ты думаешь, у него нет своих денег?

– Ну и ладно. Если ты хочешь быть как Джесси Фьютрелл и копить шиллинги, обсчитывая хозяина, – валяй, и будь проклят!

– Сэм! Я и не ожидал услышать от тебя проклятие. Я скажу папе.

– Я тебя не проклинал, дурачина ты эдакий. Я выражался в богословском смысле, хотя тебе, вероятно, этого не понять. Я сказал… я имел в виду… что если ты пойдешь по этой безрассудной дорожке, то несомненно обречешь свою душу на вечное проклятие.

– Ах так? Ты, значит, богословом заделался? Ну что ж, я тоже способен к богословию. Желаю лучше быть у порога в доме господина, нежели жить в шатрах веслианцев [14] Переиначенный стих 10 из псалма 83: «Желаю лучше быть у порога в доме Господа, нежели жить в шатрах нечестия». .

– Томмо, ты искажаешь Писание! Я не желаю делить постель с человеком, искажающим Писание. Мало ли что ему ночью в голову придет!

– Ну так вылезай из постели.

– О нет, дорогой мой лакейчик. Сам вылезай!

И Сэмюэл дает Томасу хорошего пинка, так что тот слетает с кровати на пол, где и проводит ночь.

Почему? Потому что его тянет к хорошей жизни, а единственный путь туда лежит через вход для слуг в господском доме. Ездя с отцом в Траллум, Томас видит изящные кареты сельской знати, чистокровных коней, кучеров, лакеев в прекрасных ливреях. Он запомнил все ливреи и теперь может определить, из какого дома лакей, – как нынешние мальчишки узнают марки автомобилей. Томас больше всего радуется, когда видит карету из замка, с двумя кучерами на козлах и двумя лакеями на запятках, а в карете сама графиня, а порой даже и граф; он будто никого не замечает, но время от времени утомленно касается пальцем полей элегантной шляпы, отвечая на реверанс какой-нибудь встречной женщины. Граф владеет почти всем городом; эти люди – его арендаторы; он в целом добрый помещик, и его любят.

Томас Гилмартин когда-то назвал отца нынешнего Томаса знатоком родословных; пышность и великолепие сельской знати будоражат воображение Томаса-младшего и будят в нем честолюбие. Он приводит отца в ужас, повторив переиначенную цитату из Писания: он заявляет, что желает лучше быть у порога в доме господина, нежели жить в шатрах веслианцев!

Это кощунство! Каин восстал, несомненно!

Молодой Весли делает все, что может. Он задает Томасу-младшему хорошую взбучку, ибо кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; но взбучка не помогает. Отец читает сыну наставления, но Томас-младший шутя побивает его Писанием: он приводит массу цитат, говорящих о том, как похвально быть добрым и верным слугой, и отец не может подыскать столько же цитат в пользу обратного. Мать рыдает, брат бушует, но Томасу-младшему безразличны слезы и слова. Он думает лишь об изящном сюртуке с пуговицами, на которых вытиснен герб благородного семейства, о шляпе с кокардой и о ежедневном бритье.

И вот настает черный день, когда Молодой Весли, которого уже вернее было бы называть Седой Весли, встречает на улице Траллума плотного мужчину со значительной осанкой и говорит:

– Мистер Фьютрелл, сэр, можно ли перемолвиться с вами словечком?

– Да, что такое, Гилмартин? Я занят.

Мистер Джесси Фьютрелл – важный человек, дворецкий в замке, и может оказывать благодеяния. Но только арендаторам графа, а Молодой Весли к ним не относится. И прилежным церковникам, а Молодой Весли – бродячий проповедник из этого мерзкого племени воинственных ханжей, которые недавно стали зваться методистами. Как будто Джон Весли не был всю жизнь усердным прихожанином англиканской церкви. Мистер Фьютрелл с кислым лицом взирает на просителя.

– Это мой сын Томас, мистер Фьютрелл. Он всем сердцем желает поступить в услужение, и я посмел надеяться, что, если у вас найдется место, вы могли бы ему помочь попервоначалу.

Мистеру Фьютреллу отвратительна даже сама мысль об этом. Просто смешно. Он знает, что методисты иногда идут в услужение, но только к методистам же, а среди них нет помещиков, не говоря уже о дворянах. Еще не хватало, чтобы его работники завели привычку молиться и распевать псалмы. Но он смотрит на Томаса-младшего, хорошо сложенного юнца с крепкими икрами (совершенно обязательный атрибут для ливрейного слуги), круглым красным лицом, так почтительно заглядывающим ему в лицо, и копной густых темно-рыжих кудрей, сверкающих, как медь. Мистера Фьютрелла посещает некая идея. Неприятная, конечно, иначе она бы не посетила мистера Фьютрелла, но все же идея.