Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

– Тебе нечего бояться, – сказал он. – Она не собирается причинить нам никакого вреда.

– Он привел их в дом?

– Да, чтобы разогнать мою вечеринку. Чистая злоба. Это был его способ напомнить мне, на что он способен.

Марти наклонился и поставил еще один стул. Его трясло так сильно, что он боялся упасть, если не сядет.

– Лейтенанту было еще хуже, – сказал старик, – потому что он не слушался, как Белла. Он знал, что то, что с ним сделали, – мерзость. Это его разозлило.

Белла проснулась голодной. Вот почему она поднялась в комнату, которую помнила с наибольшей нежностью: место, где мужчина, знающий, где лучше почесать ее за ухом, ворковал ей нежные слова и кормил кусочками со своей тарелки. Но сегодня вечером она пришла сюда и обнаружила, что все изменилось. Мужчина вел себя с ней странно, его голос звенел, и в комнате был кто-то еще, чей запах она смутно знала, но не могла определить. Она все еще была голодна, очень голодна, и близко от нее стоял аппетитный запах. Запах мяса, оставленного в земле, как она любила – все еще на костях и наполовину сгнившего. Она принюхалась, почти вслепую, ища источник запаха, и, найдя его, принялась за еду.

– Не очень приятное зрелище.

Она пожирала собственное тело, откусывая серые жирные кусочки от истлевших мышц бедра. Уайтхед смотрел, как она их отдирает от себя. Его пассивность перед лицом нового ужаса сломила Марти.

– Не позволяйте ей! – Он оттолкнул старика в сторону.

– Но она голодна, – ответил он, будто этот ужас был самым естественным зрелищем в мире.

Марти схватил стул, на котором сидел, и с силой ударил им о стену. Стул был тяжелым, но его мышцы полны сил, и насилие было долгожданным освобождением. Стул сломался.

Собака оторвалась от еды; мясо, которое она глотала, выпало из ее перерезанного горла.

– Это уже слишком… – сказал Марти, поднимая ножку стула и направляясь к двери, прежде чем Белла успела понять, что он намеревается сделать. В последний момент она, казалось, поняла, что он хочет причинить ей вред, и попыталась встать. Одна из ее задних лап, почти прогрызенная насквозь, не выдерживала ее вес, и она пошатнулась, оскалив зубы, когда Марти опустил на нее свое импровизированное оружие. Сильный удар размозжил ей череп. Рычание прекратилось. Тело попятилось, волоча изуродованную голову на веревке шеи, в страхе поджав хвост между задними лапами. Два-три дрожащих шага назад – и дальше оно уже не продвинулось.

Марти ждал, моля Бога, чтобы ему не пришлось ударить во второй раз. Пока он смотрел, тело будто сдулось. Выпуклость грудной клетки, остатки головы и органы, висящие на своде туловища, – все превратилось в абстракцию, одну часть которой нельзя было отличить от другой. Он закрыл дверь, отсекая зрелище, и бросил окровавленное оружие на пол.

Уайтхед укрылся в другом конце комнаты. Его лицо было таким же серым, как тело Беллы.

– Как он это сделал? – спросил Марти. – Как такое возможно?

– У него есть такая сила, – заявил Уайтхед. Видимо, другого объяснения не было. – Он может украсть жизнь и отдать ее.

Марти полез в карман за льняным носовым платком, который купил специально для этого вечера трапезы и разговоров. Вытряхнув лоскут ткани с нетронутыми краями, он вытер им лицо. Носовой платок был испачкан пятнами гнили. Он чувствовал себя таким же пустым, как мешок в коридоре снаружи.

– Однажды вы спросили меня, верю ли я в ад, – сказал он. – Помните?

– Да.

– Так вот, кто такой, по-вашему, Мамулян? Нечто… – Ему хотелось рассмеяться. – Нечто из ада?

– Я рассматривал такую возможность. Но я по натуре не суеверен. Рай и ад. Вся эта атрибутика. Мой организм восстает против этого.

– Если не демоны, то что?

– Неужели это так важно?

Марти вытер вспотевшие ладони о брюки. Он чувствовал себя оскверненным непристойностью. Потребуется много времени, чтобы избавиться от этого ужаса, если такое вообще ему по силам. Он совершил ошибку, копнув слишком глубоко, и история, которую он услышал, – а еще собака у двери – были следствием.

– Тебе нехорошо, – заметил Уайтхед.

– Никогда не думал…

– Что? Что мертвые могут вставать и ходить? О, Марти, я принял тебя за христианина, несмотря на твои протесты.

– Я ухожу, – сказал Марти. – Мы оба уходим.

– Оба?

– Карис и я. Мы уйдем отсюда. От него. От вас.

– Бедный Марти. Ты еще больше похож на быка, чем я думал. Ты ее больше не увидишь.

– Почему?

– Она с ним, черт бы тебя побрал! Тебе это не приходило в голову? Она пошла с ним! – «Так вот в чем причина ее внезапного исчезновения». – Добровольно, разумеется.

– Нет.

– О да, Марти. Он с самого начала имел на нее права. Он качал ее на руках, когда она едва родилась. Кто знает, какое влияние он имеет. Я отвоевал ее, конечно, на некоторое время. – Он вздохнул. – Я заставил ее полюбить меня.

– Она хотела быть подальше от вас.

– Никогда. Она моя дочь, Штраус. Она такая же манипулятивная, как и я. Все, что было между вами, – лишь брак по расчету.

– Ты гребаный ублюдок.

– Это само собой разумеется, Марти. Я чудовище и признаю это. – Он вскинул руки ладонями вверх, не чувствуя ничего, кроме вины.

– Мне показалось, вы сказали, что она вас любит. И все же она ушла.

– Я же сказал: она моя дочь. Она думает так же, как я. Она пошла с ним, чтобы научиться использовать свои силы. Я сделал то же самое, помнишь?

Эта линия аргументации даже от паразита вроде Уайтхеда имела определенный смысл. Разве за ее странными речами не скрывалось презрение к Марти и старику, презрение, которое они заслужили неспособностью принять ее целиком? Будь у нее такая возможность, разве Карис пошла бы танцевать с дьяволом, если бы не чувствовала, что так лучше поймет себя?

– Не беспокойся о ней, – сказал Уайтхед. – Забудь о ней, она ушла.

Марти попытался удержать в памяти образ ее лица, но оно все больше расплывалось. Он вдруг почувствовал себя очень усталым, измученным до мозга костей.

– Отдохни немного, Марти. Завтра мы вместе похороним эту шлюху.

– Я не собираюсь в это ввязываться.

– Я уже говорил тебе однажды, что, если ты останешься со мной, не будет такого места, куда я не смогу тебя взять. Сейчас это более верно, чем когда-либо. Ты же знаешь, что Той мертв.

– Как? Когда?

– Я не спрашивал подробностей. Суть в том, что его нет. Остались только ты и я.

– Ты сделал из меня дурака.

Лицо Уайтхеда было воплощением убежденности.

– Это был дурной тон, – сказал он. – Прости меня.

– Слишком поздно.

– Я не хочу, чтобы ты меня бросал, Марти. Я не позволю тебе уйти от меня! Слышишь? – Он ткнул пальцем в воздух. – Ты пришел сюда, чтобы помочь мне! И что ты сделал? Ничего! Ничего!

Льстивые речи в считаные секунды превратились в обвинение в предательстве. То слезы, то проклятия, а за всем этим – страх остаться одному. Марти смотрел, как дрожащие руки старика сжимаются и разжимаются.