Поппи Брайт - Рисунки на крови

Местные власти полагают, что “здесь замешаны наркотики… с такими людьми без них дело не обходится”. Один из присутствовавших на месте преступления полицейских заметил, что это первое массовое убийство в Потерянной Миле с 1958 года, когда мужчина застрелил свою жену и трех братьев.

Кинси Колибри, проживающий в Потерянной Миле, отремонтировал автомобиль Мак-Ги за несколько недель до трагедии. “Ничего такого я в них не заметил, – сказал Колибри. – А если что и было, это их частное дело. Только члены семьи Мак-Ги знают наверняка, что именно произошло в этом доме”.

“Роберт Мак-Ги был великим художником, – добавил он. – Надеюсь, кто-нибудь позаботится о его маленьком сыне”.

Никто не возьмется гадать, почему Мак-Ги решил оставить в живых старшего сына. Ребенок был взят под опеку штата и, если не объявятся.его родственники, будет помещен в приют или в приемную семью.

Денни Марстен, собственный корреспондент

Шагая на работу каждый день пополудни, Кинси Колибри склонен был размышлять о самых разных вещах. Эти предметы могли быть как философскими (квантовая физика, назначение искусства во Вселенной), так и прозаическими (что за человеком надо быть, чтобы потратить время и силы на вьцарапывание “Робин – трахалка” на свежезацементированной дорожке? Неужели этот кто-то и впрямь полагал, что надпись настолько важна, чтобы сохранить ее в бетоне на века?) – но никогда скучными. Кинси вообще редко скучал.

Прогулка от его дома до центра Потерянной Мили была легкой. Кинси топал так почти каждый день своей жизни и ездил на машине только тогда, когда приходилось нести что-нибудь слишком тяжелое – например, кастрюлю с “пятнадцатью фасолинами” домашнего приготовления или забарахлившую колонку. Дорога вела его вдоль лоскутного одеяла полей, меняющегося с каждым временем года: богатый распаханный чернозем зимой; присыпанный нежнейшей зеленью летом; пестреющий табаком, стелющимися тыквами или иными насаждениями с мясистыми листьями с середины Каролинского летнего пекла и до самой уборки урожая. Дорога вела его мимо сказочного ландшафта, где буйный сорняк кудзу захватил целый холм и рощу, превратив их в призрачные зеленые шпили, башни и пропасти. Она вела его через заброшенные рельсы, где меж разрозненных шпал росли полевые цветы и где ему неизменно раз или два в месяц удавалось споткнуться или подвернуть ногу. Она выводила его к заброшенному концу Пожарной улицы и прямо в город.

Потерянная Миля хоть была и маленьким захолустьем, но достаточно большим, чтобы иметь свои заброшенные кварталы. Кинси проходил через эти кварталы каждый день, наслаждаясь их тишиной, легкой жутью забитых досками витрин и ослепших от пятен окон. На некоторых пустых магазинах еще висели объявления о распродаже. Но лучшее, то, что никогда не переставало забавлять Кинси, гласило красными буквами высотой в фунт “ПОБЕЙ РОЖДЕСТВЕНСКУЮ ЛИХОРАДКУ!”. Витрины, не забитые и без радужных разводов, были полны пыли и паутины; за стеклами их иногда виднелись стальные одежные вешалки или гладкий торс манекена, несущего одинокий караул – неизвестно над чем.

Однажды дождливым субботним июньским полуднем Кинси, как обычно, вошел в город. На нем была соломенная шляпа с заткнутым за ленту разлохмаченным пером и накинутый на худые плечи длинный развевающийся дождевик. В целом Кинси походил на симпатичное пугало, и легкая сутулость ничуть не скрывала того, что ростом он был под два метра. Возраста он был неопределенного (некоторые детишки утверждали, что Кинси не старше их самих, другие же клялись и божились, что ему сорок или даже больше – почитай ископаемое). Волосы у него были длинные и довольно редкие. Живописно разностильная и основательно залатанная одежда выцвела от старости, но на его узком тулове висела аккуратно, если не сказать элегантно. Похожий на клюв нос, длинный подбородок, сардонический рот и близко посаженные ясные голубые глаза выдавали в нем уроженца здешних мест.

Теплый дождик падал на тротуар и тут же взмывал вверх паром, образовывавшим у колен Кинси небольшие облачка тумана. Лужа бензина с водой раскрасила мостовую радужными спиралями. Через пару кварталов по Пожарной улице начиналась зажиточная часть города: несколько убого-изысканных особняков времен Гражданской войны с покосившимися колоннами и круговыми верандами, некоторые из них перестроены под меблированные комнаты; универмаг “7-Элевн”, видавшая лучшие времена “Скобяная лавка фермера” (задняя автостоянка возле нее служила по совместительству автовокзалом автобусов “Грепхаунд”) и несколько других заведений, которые и в самом деле были открыты. Но здесь, подальше от центра, и арендная плата была ниже. И ребятишки ничего не имели против того, чтобы отправиться в нехорошую часть города после наступления темноты.

Перейдя через улицу, Кинси нырнул в затененный дверной проем. Дверь была особой: он заказал ее у резчика в Коринфе – тяжелая отполированная до атласной гладкости сосновая плита, проморенная до оттенка темной карамели, с вырезанными неровными и изогнутыми, зачерненными буквами, которые как бы сочились из недр древесины. “СВЯЩЕННЫЙ ТИС”.

Истинный дом Кинси. Дом, который он построил для детей, – потому что им было некуда больше идти.

Ну… в основном для детей. Но и для себя, поскольку Кинси тоже всегда некуда было деться. Раздающая библейские проповеди, как порку, размахивающая Библией, как ремнем, мать, которая видела в сыне воплощение собственного смертного греха; ее девичье имя было Мак-Роки, а все Мак-Роки были маниакальными психопатами того или иного толка. Бледная тень отца, по большей части пьяного или отсутствовавшего, а потом внезапно умершего, как будто его и не было никогда, – все Колибри были поэтическими душами, привязанными к проспиртованным телам, хотя сам Кинси всегда мог пропустить рюмку-другую и не думать о третьей или четвертой.

В семидесятых он унаследовал работу механика в том самом гараже, где урывками работал его отец. Кинси намного лучше давалось ремонтировать моторы, чем Этану Колибри даже в лучшие его времена, хотя в глубине души Кинси подозревал, что хочется ему совсем не этого.

Он становился старше. Друзья его уезжали учиться в колледжах и делать карьеру, а новые друзья, которых он заводил, становились все моложе: потерянные, сбитые с толку подростки, которые вовсе не желали появляться на свет, а появившись, желали себе смерти; те, кто был неприкаян, отвергнут. Они отыскивали Кинси в гараже, садились и говорили, обращаясь к худым ногам, торчащим из-под какого-нибудь раздолбанного “форда” или “шеви”. Вот так всегда оно и было, и какое-то время Кинси Думал, что так оно и останется