Сьюзан Хаббард - Исчезнувшая

— Налицо некоторый возрастной перекос, — заметила доктор Чжоу. — Почему не включить туда более молодых представителей? Но молодые вампиры в основном сосредоточены на том, чтобы научиться жить, а не как выносить суждения о других. И в конечном итоге возраст не важен. Считаются мудрость и опыт.

Я подумала о Камероне и гадала, насколько важным может оказаться его возраст.

— Значит, Совет обладает властью заставить небьюлистов остановить их агентскую программу?

— Властью не в том смысле, который ты подразумеваешь. Они никого ни к чему не принуждают. — Чжоу резко затормозила и решительно свернула с магистрали. — Надеюсь, ты уже переросла черно-белое восприятие противоречий, — заметила она. — Это архаично. Разрешение проблем требует деликатного подхода, основанного на взаимном уважении. Если Совет рассмотрит вопрос и займет по нему определенную позицию, их суждение будет передано по всему вампирскому миру. Они очень влиятельны. За ними стоит традиция.

Мы уже въезжали в кампус Хиллхауса. Я перестала размышлять о глобальных вопросах и обратилась к собственным проблемам. Как я посмотрю в глаза Уолкеру? Что я скажу Бернадетте? Мне вдруг захотелось, чтобы поездка не кончалась. Я хотела поведать доктору свои печали.

Доктор Чжоу резко остановила машину.

— Ари, иди и пиши свои сочинения. Не переживай сейчас насчет небьюлистов. Я свяжусь с Советом и передам все, что ты сказала. Ладно?

— Спасибо вам. — Я испытала облегчение при мысли, что кто-то делает что-то, чтобы помочь Мисти и остальным.

— И как только получу данные анализов по образцам воды, сразу тебе сообщу. — Она вышла из машины, как и я, обошла ее и обняла меня. — А пока лучше и здесь воду не пей. Держись «пикардо». Это безопаснее.

Я ожидала неловкости. Даже предчувствовала безобразную сцену. Чего я не ожидала, так это обнаружить, что Бернадетта вернулась в нашу комнату. Она сидела на ковре и шила.

— Ой, привет, где ты была? — Глаза у нее были уже по-знакомому мутные.

— У меня были личные дела… — начала я, но она не слушала. В голове у нее зудела однообразная песенка без мелодии «да-да-дя-да, да-да-дя-да, да-да-да-да». — Что ты здесь делаешь? — спросила я.

— Я? А, перебралась назад. — Она закончила строчку и откусила нитку. — Вот. — Она залюбовалась своим шитьем. — Уолкеров рукав, как новенький.

— Я думала, ты переехала к Джейси. — Упоминание об Уолкере вызывало в голове картину их двоих в моей гостиничной постели.

— Не срослось. — Тон ее был беспечен.

Она встала и бросила рубашку на стул. Та упала на пол. Бернадетта хихикнула.

Я взглянула на календарь над своим столом. До последней лекции три недели, затем неделя экзаменов. А потом я уеду обратно на Тиби. Папа поправится — больше чем поправится, — и я расскажу ему все-все, что случилось, и он все объяснит. Он будет знать, что делать. И мама сможет отдохнуть, и мы втроем…

— Ари, Ари, мы идем на счастливый час в «Якорь». Айда с нами! — Бернадетта встала и, протанцевав по ковру, запуталась в собственных ногах и рухнула на кровать.

В «Якоре», городском баре, студентов Хиллхауса обслуживали неохотно, зная, что удостоверения личности у них по большей части поддельные.

— Нет, спасибо, — ответила я. — Мне еще сочинение писать.

После ее ухода комнату заполнила благословенная тишина. Я собрала одежду, разбросанную ею по моим кровати и столу, и швырнула к ней на постель. Затем открыла ноутбук, села и написала половину сочинения по американской политике.

В тот вечер по пути на ужин я встретила Джейси. Волосы у нее были распущены и лежали на плечах как плащ.

Она подошла ко мне, пристально посмотрела в глаза и тронула за руку, словно желая убедиться, что я настоящая.

— Слава богу, — выдохнула она. — Ари, когда ты не вернулась вместе с остальными, я решила, что ты исчезла. Как твоя подруга.

— Я ездила навестить родных.

Мы торопливо зашагали по склону, ведущему к кафетерию. Я старалась не смотреть на кусты, где — меньше месяца назад — Уолкер впервые поцеловал меня. Но видела. И помнила.

— Слава богу, — повторила Джейси. — Остальные все вернулись странные… за исключением Ричарда, ну так он и раньше был странным, но по-другому. Уолкер, и Берни, и Ронда, они все время под кайфом.

— Я заметила.

Мы перепрыгнули через низкую каменную ограду вдоль мощеной тропинки внизу. По дорожкам в Хиллхаусе никто не ходил, все прокладывали срезки напрямую.

— Уолкер больше не ведет себя по-уолкеровски. В смысле, фокусы не показывает, не жонглирует, не поет и на гитаре не играет. Вечно отъехавший.

Внезапно я затосковала по своему старому Уолкеру.

— Я, пока с Берни комнату делила, чуть не спятила. — На один мой шаг приходилось два Джейсиных. — Оно и раньше было нелегко, пока она ходила мрачная, злилась и цеплялась ко всем. Зато теперь она мисс Веселуха. Несет какую-то бессмыслицу. И с каждым днем все хуже.

Я остановилась и повернулась к ней — точнее, наклонилась к ней.

— Джейси, ты поверишь мне, если я тебе кое-что скажу?

— Я верю тебе. У тебя у единственной хватило смелости переночевать вместе со мной на болоте.

— По-моему, то, что происходит с Бернадеттой и с остальными, так же странно, как то, что произошло в ту ночь.

Она прищурилась, и глаза ее сужались все больше, по мере того как я говорила.

— Они принимают вещество, которое делает их псевдовеселыми. Слышала про «В»?

— Полкампуса сидит на «В», — сказала Джейси. — Берни предлагала мне дня два назад.

— Ты взяла?

— Я не переношу наркотики. Как-то раз попробовала курить кальян, так меня вырвало.

— Скажи всем, кто тебе не безразличен, чтобы не принимали. — Но, произнося это, я сомневалась, что ее кто-нибудь послушает.

Мы вошли в студенческий клуб. На ступеньках кафетерия было не протолкнуться. Мы с Джейси проложили себе дорогу вниз и встали в очередь, по пути нагружая подносы тарелками. В конце очереди она вытащила из стопки стакан и бутылку «Родников Ориона» из чана со льдом.

Я выхватила у нее бутылку, сунула назад и подставила стакан под кран с молоком.

— Не пей воду, — шепнула я. — Верь мне.

Мы сидели за длинным столом и ели, когда мне пришло в голову: «Откуда я знаю, что молоко безопасно?»

Пока я делала задания и ходила на лекции, часть моего сознания сосредоточивалась на работе. Другая же часть наблюдала, как студенты вокруг меня выпадают из академической жизни. На занятия ходили единицы. Библиотека опустела.

«Даппификация Америки». Фраза Малкольма начала меня преследовать. Я не знала, параноик я или пророк, но надеялась, что ни то ни другое.

Даже профессор Хоган переменилась. Тон и движения у нее сделались не такими резкими, хотя манера повышать голос к концу предложения осталась. Видимо, она родилась, чтобы задавать вопросы.