Скарлетт Томас - Наваждение Люмаса

А потом я покончу с собой — сразу же после того, как покончу с мистером Υ.

Что-то в моих воспоминаниях дергает меня за рукав. Но я не стану об этом думать.

И… О чем это я думаю? Не будет ли меня мучить совесть? Не собираюсь ли я — теперь, когда роман почти на семь восьмых готов, — подумать о том, какие последствия может повлечь за собой его публикация? Ох, пошли они прахом, эти ночи самокопания. Однако теперь, когда я вижу, как повествование оформляется на бумаге, я и в самом деле задумываюсь — а что, если все решат испробовать рецепт? И сколько людей умрет ради того, чтобы я добрался до концовки? И… Нет! Это совершенно безумная мысль. Но от нее все равно никуда не деться. Что, если люди, которые прочитают мою книгу, не только обнаружат тропосферу, но еще и придумают способ ее изменять?

Я сожгу книгу.

Нет! Нет… Только не это. Моя книга.

Мои руки словно уже и не мои: они хватают рукопись, которая для меня важнее всего в этой жизни, и я становлюсь их невольным помощником — вырывая страницы из тетради, руки швыряют их в огонь. Тепло от них надолго не задерживается, но зато как ярко разгорается пламя, когда все двести страниц потрескивают у меня в очаге. Огню нет дела до того, где чернила, а где пустое пространство. Книги больше нет.

Что я наделал?

Что я наделал?

Я падаю на колени и плачу.

Выход.

В тропосфере тем временем пошел дождь.

— Мне бы так хотелось побыть с ним подольше, — сказала я Адаму.

— Нет. Посмотри на погоду. Тебе пора на станцию.

Ночное небо выглядело каким-то размазанным — как лобовое стекло, за которым одновременно творятся ночь и дождь.

Адам вызвал дисплей.

— Прямо за этим углом есть станция, — сказал он. — Быстрее!

— Адам, — окликнула я его поспешно удаляющуюся спину.

— Эриел, бегом!

— Адам.

Он обернулся, по лицу его стекала вода.

— Что?

— Я не поеду.

— Эриел…

— Ты меня не переубедишь. Я не хочу возвращаться.

— Но там у тебя жизнь, ты должна ее прожить. Ты же слышала, что сказала Лура: у тебя есть все возможности стать тем мыслителем, который сможет изменить мир. Ты можешь стать новым Деррида или… да кем хочешь!

— Я прекрасно знаю, чего хочу.

— Я всегда буду здесь. Всегда буду в твоих снах, — сказал он.

Дождь скакал по тротуару, как слезы по столу.

— Этого недостаточно, — сказала я. — Этого ни с какой стороны не достаточно, как ни посмотри.

В небе раздался раскат грома. Думаю, это означало, что мне конец.

— Эриел!

Адаму приходилось кричать — таким сильным стал дождь. Молния освещала небо, разрывая его на части, чтобы выпустить на волю еще больше дождя и темноты. Я почти ничего не видела, но чувствовала руки Адама у себя на плечах. Чувствовала, как он прижимает меня к стене и целует, целует.

— Ты должна уйти! — снова крикнул он.

— Не останавливайся, — попросила я. — Я хочу заниматься с тобой любовью, когда все будет кончено.

Он отпустил меня. Ничего не происходило — только дождь лил с небес.

— Адам, прошу тебя, — сказала я. — Там я не найду того, что мне нужно, я это знаю. И к тому же я понимаю, что это проклятие. Но мне необходимо знание, которое я смогу найти здесь. Я хочу дойти до самого конца вместе с тобой. Хочу, чтобы мы шли назад до тех пор, пока не найдем край тропосферы. Хочу узнать, как все это началось и что такое сознание. Я остаюсь.

Вымышленное небо содрогнулось от нового удара грома, и, когда мы с Адамом опустились на землю, одежда наша сама собой растаяла. Но я чувствовала дождь у себя на лице и на волосах. На этот раз я чувствовала дождь.

И на этот раз, когда Адам вошел в меня, я потеряла сознание.

А когда очнулась, светило солнце.

Невозможно определить, сколько времени нам понадобилось, чтобы дойти до края. Времени больше нет. Мы разбили здесь лагерь несколько дней назад — похоже, это и есть край сознания, и мы не знаем, что делать дальше. Мы как будто стоим на краю скалы, а сразу за скалой — обрыв, и я никогда еще не видела скалы настолько узкой.

Это не похоже на край — скорее на середину.

И все-таки это край. К нему можно подойти, и даже кажется, что можно взглянуть с него вниз — но нет, нельзя. Там находится что-то вроде электрической ограды — волнистая линия, которая потрескивает вокруг всего.

Мы занимались любовью здесь, на краю сознания. Мы делали это тысячи раз. И еще мы рассказали друг другу все, что знаем. Иногда нам кажется, что на самом деле мы — на вершине настоящей скалы, и под ней, возможно, есть море, и под ногами у нас песок, и вокруг растут маленькие полевые цветы. Но бывает и такое, что нам кажется, будто мы застряли тут, на этом острие булавки, и пустота вовсе не под нами, а вокруг нас, повсюду, и невозможно повернуть назад, потому что там, позади, тоже ничего нет. Ни позади, ни впереди, ни вверху, ни внизу.

Сегодня мы решили (хотя это место — один сплошной день), что нужно все-таки сделать выбор: проблема в том, что, когда добираешься до самого конца, дисплей, похоже, ломается, появляются помехи и голос произносит сквозь треск: «У вас есть бесконечная возможность». И когда мы это слышим, мы закрываем дисплей, потому что не можем выбрать себе бесконечную возможность.

Перед нами нечто такое, чего не видел еще никто до нас.

«У вас есть бесконечная возможность».

Мы обошли уже всю тропосферу — нам пришлось это сделать, чтобы попасть сюда.

Поэтому, взглянув друг на друга, мы беремся за руки и идем в сторону этой возможности.

И сегодня, вчера или в любой другой подходящий момент мы проходим сквозь нее.

Я думала, что мы упадем (и надеялась почувствовать пустоту).

«У вас есть бесконечная возможность».

Но мы продолжаем идти все равно. И можно ничего не говорить.

И все возможности — здесь, передо мной. Все до единой.

Но входим мы не куда-нибудь, а в сад. Я никогда раньше не видела такого прекрасного сада и никогда не видела, чтобы в саду было столько деревьев и чтобы так чудесно сверкала река, протекая по самому его краю. Думаю, это вполне логично — что сознание зародилось именно в саду, ведь, в конце концов, оно развивается из растений. Я смотрю на Адама, но больше не могу говорить. Я даже не уверена, могу ли еще думать. А у самой реки стоит дерево, и мы идем к нему.

И тогда я понимаю.

Перевод В. Бибихина. (Здесь и далее — прим. перев.)

Иоганн Карл Фридрих Цельнер (1834–1882) — немецкий астрофизик, изучавший оптические иллюзии.

«Флатландия» — книга Эдвина Эббота (1884), в которой рассматриваются, в частности, вопросы иных измерений.