Г. Зотов - Демон плюс

Наверное, это не очень нормально – когда человек длительное время разговаривает сам с собой. В общем-то, так и есть. Прочтите книгу любого известного психиатра, и вы почерпнете оттуда множество ценных идей. Самая главная – именно с подобных бесед и начинается сумасшествие. Что ж… если рассуждать с этой точки зрения, меня давно одолела вялотекущая шизофрения. Наверное, уже лет семьдесят как – а может, и того больше. Если честно, я ведь не считал. Философские беседы с треснувшим зеркалом поглощают основную часть моего пребывания у Двери. Я разговариваю со своим отражением по десять, а иногда даже пятнадцать часов в день: до тех пор, пока голос полностью не уходит в хрип. Пожалуй, это моя единственная проблема. В остальном, не буду лукавить – я чувствую себя как нельзя лучше. Разве это не отличный повод позавидовать мне?

Подумайте только – не простужаюсь, не устаю, не знаю боли, не испытываю ни малейшей потребности в пище и во сне. Единственное, что не вечно – так это память, особенно с годами: они текут стремительно, подобно тем извилистым горным рекам, воды которых я могу видеть со скалы. Пытаясь сохранить свежесть воспоминаний, я последовательно общаюсь с собой на тех языках, которыми владею в совершенстве. В понедельник – на родном, во вторник – на испанском, в среду – на старонорвежском, четверг и пятницу отдаю французскому, а в конце недели – тренирую латынь с древнегреческим. Глотая один за другим холодные месяцы, я часто обращаюсь к зеркалу с вопросом: когда же придет мой час? Оно отвечает мне однообразно – потускневшим и мертвым молчанием. Как я устал от ожидания… нудного, томительного и однообразного одиночества… это просто убивает меня, высасывает последние соки из застывшего в напряжении мозга. Да, я сам виноват. Но что я мог сделать? Ведь я получил твердый приказ: сначала устранить охранников, а затем – и самого доктора.

С первой частью задания я справился блестяще. Заметьте, я ничуть не хвастаюсь, просто излагаю так, как оно есть. Всего лишь и надо было – попросить охрану отойти в сторону, помочь мне с разгрузкой багажа. Дождавшись, пока эти тупицы выйдут из круга, я бесшумно покончил с обоими. А вот что касается второй – здесь, к стыду моему, я ощутил некоторое колебание: чувство, прежде незнакомое мне при выполнении приказа. Палец дрогнул на курке, когда я выстрелил докторув затылок. Предчувствие? Да-да… теперь уж я точно могу сказать – причиной моих сомнений стала вовсе не химера призрачной совести. Если бы я только знал, сколько полновесных лет мне придется провести одному… совсем одному – высоко в заснеженных горах, с отвращением вдыхая горький, разреженный воздух… то постарался бы чуточку повременить с исполнением. Самые первые годы мне хотелось выть на луну. Но пейзаж вокруг не менялся, застыв, как на картине – день за днем, год за годом. Скоро одиночество вошло в печальную привычку. Живой докторвполне мог бы скрасить стекающее с небосклона время философскими беседами – пока не откроется Дверь. Но оживить его было уже не в моих силах…

…Вокруг свистят порывы сильного ветра: над горой густеют грозовые тучи, постепенно наливаясь свинцовым отблеском. Уже не первый год, забираясь под кожу невидимыми муравьями, меня раздирают тяжелые сомнения. Дверь! А существует ли она вообще, эта Дверь? Иногда смотрю на нее безотрывно, часами – так, что очертания скалы начинают двигаться и «плавать», отражаясь в безразличном слепом небе. Сколько мне лет? Восемьдесят? Сто? Знаю точно – на родине я уже давно бы умер. По меньшей мере – превратился в дряхлого старика без мозгов и зубов. И хоть один человек во всем мире сможет мне объяснить – ну что же здесь за место такое?Надрывая легкие, я кричу этот вопрос в пустоту – но слышу в ответ лишь отголоски чистейшего эха.

Покойный доктор,конечно, пытался рассказать, но его повествование всегда выходило путаным и сумбурным. Брызжущий фонтан слов, перемешанных с особыми терминами, сводился, в сущности, к забавному выводу – профессор и сам не может дать мало-мальски научное объяснение происходящему. Ясно только одно: вокруг горы «пульсирует» источник сильнейшей энергии непонятного происхождения. Еще перед Первой мировой войной докторначал пробовать искать Дверь, руководствуясь оригиналами старинных манускриптов из похищенного архива секты «Желтая шапка». Облазил все окрестные горы по сантиметру, трижды попадал под снежную лавину, ночевал на пастбищах, натирая щеки салом от обморожений. Он нашел – но только сейчас. Чтобы узнать тайну приблизительного пути к источнику, ему пришлось убить ее последнего носителя – старого человека, считавшегося в этих краях живым богом. Подумать только… в самом начале нашего совместного путешествия, когда мы встретились с докторому башни Кутаб-Минар, я откровенно не доверял ему. Считал пустым фантазером, радостно распыляющим тонны казенных денег. Когда я понял, что это место действительно уникально, то уже не мог извиниться – труп докторалежал на дне пропасти. Меня никто не назовет наивным. Но любой прожженный материалист обрел бы веру в чудо, попади он сюда. Годами я нахожусь в круге, но мне не нужны вода и питье, а мое тело отказывается стареть. Маленькое зеркало, потускневшее от времени и погоды, отражает все то же лицо в обрамлении светлых волос. Обмануть разум можно. Глаза – нельзя. Мертвый докторправ – Дверь откроется.

…Пистолет с двумя обоймами всегда находится рядом со мной. Прямо возле сердца – так, чтобы я всегда мог его почувствовать. Пистолет не столь изящен, как снайперская винтовка, но ее в другом мире не спрячешь в складках одежды. Она сразу же привлечет внимание, и такая оплошность может стоить жизни. Зато оружие сохранилось идеально. Я регулярно смазываю и чищу его, лелею, словно новорожденного ребенка. Еще бы. Ведь я возлагаю на него большие надежды. В решающий момент пистолет не должен дать осечки. Шестнадцать патронов? Этого хватит. Больше одной пули на цель я не расходовал никогда. Правда, пришлось предусмотреть и другие варианты. Если что-то произойдет с оружием, я сумею справиться и голыми руками.

…Простите: я, кажется, сказал, что одиночество – это моя основная проблема? Да, основная – но совсем не единственная. Меня разлагают ужасы однотипного ежедневного бытия, нахождение в полном неведении. Тяжело жить в приторной пустоте, где никто не слышит твой крик Мой радиоприемник молчит, он так никогда и не включался – батареи в его утробе давно проржавели и сгнили. Что сейчас происходит дома… я не обладаю возможностью это узнать. Мне было четко сказано: «Приказ могу отменить только я».И раз он не отменен и за мной не явились – значит, надобность в моей миссии не отпала. Я утомлен, но не сломлен. Если потребуется – я прожду здесь еще столько же лет. Приказ будет выполнен.