Питер Страуб - Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит [сборник, litres]

Для меня поставили стол прямо в холле пятого этажа. Из окна виден двор и уголок парка. Сначала я курил сигары (исключительно «Малагенья») посреди коридора, но обнаружил, что запах остается до утра, и получил за это нагоняй-внушение от Нэнси, а Джейни обругала меня так, что лучше вам не знать. Так что теперь я курю исключительно у окна.

Когда я прихожу, большинство детей уже спит, и это не может не радовать. Мое присутствие ощущается в здании, словно скачок напряжения, и с этим ничего не поделать. Иногда какие-нибудь сопляки встают, чтобы сходить по-маленькому или по-большому, а потом не желают укладываться обратно. Но стоит мне притвориться, что я собираюсь задать им порку, как они мигом разбегаются по комнатам. Интересно, как скоро они меня раскусят?

А сразу после полуночи появляются muertos – мертвецы. Всегда одетые, как говорится, с иголочки, в костюмах в тонкую полоску и роскошных платьях, а кто и в красных юбках для фламенко. На них дорогие шляпы и белые перчатки. Пока дети спят, muertos собираются вокруг моего стола на пятом этаже и занимаются своими делами. Большинство просто танцует, но некоторые приносят инструменты: старые деревянные гитары, контрабасы, барабаны, трубы. Изредка я вижу незнакомые мне инструменты – должно быть, африканские – и тогда мне приходится размышлять, как переложить их партии на привычные мне фортепиано или валторну.

Знаете, их музыка весьма похожа на ту, что я сам сочиняю. Мертвецы – либо порождение моего подсознания, либо невероятное, сверхъестественное совпадение. А может, пятьдесят на пятьдесят. Поэтому я не испытываю угрызений совести, записывая их мелодии. Я даже стал приносить с собой игрушечное пианино и подыгрывать им – разумеется, как можно тише, чтобы не разбудить малышню.

Стройной музыку мертвых не назовешь. В ней одновременно слышится и радость и грусть, вот что я имею в виду. Сами ноты почти совершенно гармоничны, но в то же время нет. Все музыкальные фразы заканчиваются диссонансом. Ноты растворяются в легкой, ненавязчивой, непрерывной партии ритм-секции, аккорды беспорядочно налезают друг на друга, и когда тебе уже кажется, что вся мелодия вот-вот развалится, она вновь собирается воедино и начинает звучать так же нежно, как колыбельная вашей мамы. Музыка мертвых того сорта, что заставляет вас притопывать в такт ногами, задумчиво потягивая напиток, даже не задумываясь о таящемся в ней гении. Нет, гениальность этих извилистых мелодий откроется лишь годы спустя. Я пишу такую музыку, и мертвецы тоже. Мы с ними соавторы.

Однако сегодня все иначе. Muertos не видать. Они меня не пугают, напротив – с ними в ночные часы веселее. А вот тишина повергает меня в дрожь. Мне кажется, будто я один во всем мире под пристальным взглядом тысяч недружелюбных глаз. Я осмотрел пустой холл, представляя, как ко мне маршируют мои новые и одновременно давно потерянные друзья, но в сумраке так никто и не появился.

Чтобы хоть как-то себя занять, я устроил обход. Все проблемные дети были на месте. Иногда, когда у меня нет настроения музицировать, я читаю их досье – настоящие драматические саги, сюжет которых раскрывается с помощью характеристик и взволнованных писем. Хулио занимается рукоблудием за едой. Девона нельзя подпускать к зеркалам в годовщину его изнасилования. Тиффани ворует ножи и прячет их, чтобы защищаться от безликих людей. Но каждую ночь все они сворачиваются клубком, как маленькие жучки, и спокойно засыпают.

Одна кровать была пуста. Наклеенные на дверь буквы из строительного картона гласили: МАРКОС. Парнишка из Эквадора, если я правильно помнил. Бесчисленные ужасы в досье. Почти всегда молчит. Отсутствие muertos было плохо для моего душевного состояния, в сверхъестественном смысле, а вот отсутствие Маркоса грозило мне суровой-Нэнси-с-утра и вероятной потерей работы. Что было хуже, я не знал. Прекратив обход, я быстро вернулся в холл. Сперва я перепроверил все комнаты, которые уже обошел, на случай, если парнишка притаился где-то в углу. Но я уже знал, что не найду его. Знал, что где бы ни был сейчас Маркос, рядом с ним пляшут саваны. Помните, я говорил, что иногда просто знаю, что должно произойти? Это как раз такой случай. К тому же в совпадения я не верю – только не тогда, когда речь идет о детях и мертвецах.

Добравшись до конца коридора, я остановился и целую минуту потел и пытался отдышаться. Тогда я услышал шум с нижнего этажа – едва различимый, призрачный звук, который то затихал, то вновь возвращался, словно далекая мелодия из музыкальной шкатулки.

Для невооруженного взгляда я выгляжу неуклюжим. Мои мозолистые руки кажутся несуразными. Для человека, создающего душещипательные, нежные мелодии я не слишком утончен. Но если посмотреть на меня в замедленной съемке, станет ясно, что в действительности я – настоящая пантера. Медлительная, грузная пантера, но в то же время движущаяся плавно, грациозно. Моя огромная фигура по-кошачьи соскользнула по лестнице на пять этажей вниз, останавливаясь в конце каждого пролета, чтобы перевести дух и убедиться, что в ближайшие секунды мне не грозит инфаркт или потеря сознания. По-испански «потеря» – pérdida , что добавляет к и без того неприятному симптому ощущение, будто тебя вырубает чьими-то вонючими газами.

По всей приемной расклеены плакаты, которые в теории должны помогать детям почувствовать себя лучше после того, как над ними издевались. Акварельные рисунки с изображением мило играющих зверушек. По-моему, выглядят они жутковато.

Звук по-прежнему шел откуда-то снизу, из подвала. Это меня не обрадовало; я-то надеялся, что muertos собрались в приемной (например, чтобы полюбоваться вдохновляющими картинками), но удивляться было нечему. Я открыл старую деревянную дверь, за которой скрывалась еще одна лестница вниз, и собрался с духом. Каждый шаг громко возвещал о моем приближении. Добравшись до последней ступеньки, я потянулся в темноту, пока не нащупал свисающий шнур. Лампа была тусклой. Неровный, мрачный свет озарил тесную каморку, заваленную сломанной мебелью, картотечными ящиками и забытыми поделками из папье-маше. Сквозь сумрак я проследовал на звук. Теперь я четко мог различить мелодию – заунывную, минорную, но красивую, как одноглазая девушка у кладбищенской ограды. Свернув за угол, я замер. Передо мной были мои друзья – muertos . Они стояли спиной ко мне, так плотно, что за ними ничего не было видно. Тихо, как мышь, я подкрался ближе и смешался с толпой. Прикосновения их холодных, мертвых теней то и дело заставляли меня вздрагивать.

Muertos сгрудились у двери. Войдя в нее, я очутился в сырой котельной, о которой упоминал в начале. Вдалеке у стены, среди пыльных труб и кабелей сидел Маркос с моим игрушечным пианино в руках. Закрыв глаза, он перебирал пальцами по клавишам. Между мной и Маркосом собрались около тридцати маленьких мертвецов, мальчиков и девочек. Не сводя глаз с Маркоса, они качали головами в такт музыке. Знаете, я никогда не задумывался о том, что приходится переживать блуждающим душам мертвых детей. Кто приглядывает за ними? Кто проверяет по ночам, лежат ли они, свернувшись клубочком? Эти призрачные дети были зачарованы; я чувствовал их восхищение, их любовь к мальчику и его музыке столь же отчетливо, как чувствовал пульсацию крови в своей голове.