Иван Ефремов - Лезвие бритвы [Роман приключений]

— Все мы рассказываем о том, как стали гимнастками, и невольно получается так, будто мы какие-то особенные. — Вера так и подскочила на диване.

— Она, это она!

— Погоди, не мешай, — отмахнулся Сергей. — Я еще не уверен.

— Каждая из вас, наши зрительницы, может стать такой же и открыть в себе талант — в ритмике или в силе, гибкости или равновесии. Мы слишком мало обращаем на себя внимания, а наши дорогие спутники жизни — мужчины — говорят, что мы должны украшать их существование. Надо прежде всего украсить самих себя, а это возможно только при долгом и терпеливом физическом воспитании. Гимнастика, танцы, коньки сделают любую фигуру красивой, а здоровье, гибкость, точность и быстрота движений, гордая, прямая осанка несравненно очаровательнее одного лишь красивого лица. Для работы, забавы, для чувства жизни всестороннее физическое развитие так же необходимо, как и для хорошего материнства. Подумайте, как хорошо детям с сильной мамой, не уступающей им в играх, беготне, плавании и умеющей научить их всему этому. Пусть на Западе женщины истощают себя диетой, чтобы затем искусно задрапировывать свои тощие тела в красивые платья. Мне и моим подругам простое платье, облегающее правильную и сильную фигуру, кажется гораздо лучше. Не нужно тех сложных портновских Ухищрений, которые отнимают так много времени. Один знаменитый парижский портной сказал, что с его точки зрения идеальная женская фигура — это палка, дающая полный простор искусству драпировки… — Девушка с усилием подавила готовый прорваться смех и продолжала: — Везде, во всех странах, где ценилась подлинная женская красота, а не платье, всегда были особые школы для обучения девушек искусству правильной осанки, гибкости, танцам. Везде, где наши путешественники восхищались женщинами, — в Индии, Индонезии и других странах — женщины носят воду на голове. Эта их работа с детства и до старости вырабатывает и сохраняет великолепную гордую осанку, а простое платье — свободу движений. Вот что я хотела вам сказать. Занимайтесь с детства гимнастикой и танцами, будьте красивыми все без исключения… — Девушка остановилась, чуть смущенная, и закончила: — Это будет так хорошо!

Камера открыла зал. Черноволосая поборница всеобщей гимнастики стояла уже поодаль, в глубине. Она взметнула головой, отбрасывая волосы. Раздались первые аккорды адажио из «Эгле».

Помощники Гирина смотрели на предполагаемую любовь своего патрона, и с каждой минутой в них крепла уверенность, что это — она. Не только отточенное искусство владеть всеми мышцами тела, не только благородная сдержанность движений — в Серафиме Метал иной было нечто другое: поэзия, музыкальное совершенство тела, способность так соразмерить и сочетать свои движения, что каждый мгновенный изгиб тела приобретал выразительность мимики лица, одушевленность речи.

— Ну, не ошибся наш Иван Родионович, — восхищенно заявил Сергей, когда с выступлением Металиной закончилась спортивная передача. — Он выбрал из всех ту самую… не знаю уж, как сказать.

— Оригинальную! — сказала Вера.

— Да не в том дело! Оригинальная — это такая, которая нравится немногим, может быть, одному, ну, вот как, например, ты — мне. А ведь она нравится всем!

— Довольно язвить, Сергей, я серьезно. Ее фигура, ну, как тебе сказать, очень женская. Рост невысокий. Такую в платье заметишь не сразу, одетая, она неярка. Вот в нашем институте мужчины увлекаются больше крашеными блондинками в ярких платьях.

— За что и расплачиваются! — изрек студент, делая попытку обнять Веру. — Но я мудр: ты не блондинка и всего лишь в свитере.

Телевизор светился и в квартире Андреевых. Перед ним сидела целая компания. Екатерина Алексеевна, вернувшаяся из Ленинграда, удобно устроилась в кресле и небрежно разминала очередную папиросу.

— Опять куришь, — упрекнул ее муж, все же поднося зажженную спичку.

— Нельзя корить волнующуюся мать, — спокойно возразила Екатерина Алексеевна. — Смотри лучше, девушки-то какие! Неужто не дрогнет ретивое, Леня?

— Не дрогнет. Девчонки даже слишком хороши, но ведь подумай, как нелепо было бы влюбиться в моем возрасте даже в самую лучшую. Или если бы, например, высокоученый наш Гирин влюбился.

— Знаешь, насчет тебя я уверена, а вот Гирин, мне кажется, мог бы. Кстати, мне Ритка туманно намекала насчет него и своей подруги.

— Какая чепуха, Каточек! Тебе всегда приходят на ум сумасбродные вещи. Ты, слава богу, не совершаешь их сама, а хочешь, чтоб такое случалось с друзьями.

— Ну, хорошо, хорошо. А знаешь, эта черненькая, что выступила с речью, умно говорила об одежде.

— И мне нравится происходящее освобождение от лишней одежды, — отозвалась пожилая стройная дама — известная балерина в прошлом. — Подумать только, сколько ткани накручивали на себя наши бабушки, да что бабушки — мамы! Жаль, медленно идет процесс, еще много у нас ханжества, и не научились мы все радоваться красоте тела.

— То, что процесс идет медленно, это естественно, — попыхивая папиросой, сказала Екатерина Алексеевна. — Ведь надо не только научиться видеть красоту. Необходимо, чтобы и тело перестало быть неприличным, а это возможно только тогда, когда оно привыкнет быть открытым.

— Очень по-художнически, Катя, — возразила старая дама. — Как это перевести на простой язык?

— Примерами. Возьмите народы отсталые, живущие в теплых странах. Там принято ходить обнаженными, и отношение к наготе самое равнодушное при полном непонимании красоты тела. Наоборот, на прекрасную свою наготу навешивают нелепые украшения, накручивают проволоку, протыкают носы и губы, чтобы прицепить какую-нибудь ерунду. Очень характерные случаи подметил наш путешественник профессор Пузанов в Судане еще в 1912 году. Красивые суданки, шествуя гордо и свободно, при встрече с европейцем стараются прикрыться, значит, взгляд европейца, вероятно, излишне возбужден их наготой. Чтобы бороться с могучим азиатско-эллинским восприятием красоты тела через Эрос, христиане и мусульмане кинулись вспять, со страхом и ненавистью относясь к наготе. После этого, с позволения сказать, «воспитания» долгое время могли смотреть на обнаженное тело как на запрет, неприличие и в то же время только под специфическим углом зрения. Теперь новый поворот исторической спирали: мы опять стали понимать и видеть красоту тела. Зачем нам идти вспять, как хотели бы некоторые ханжи? Во имя чего? Назад к мракобесию и греху? Что умерло, то умерло, и слава богу. Но нельзя и одним прыжком вернуться в Элладу, как того требуют разные натуристы и нюдисты на Западе. Сейчас время не совершенно обнаженного, а открытого тела, не скрывающего красоту своих линий, но еще не настолько ставшего совершенным, не настолько привычного, чтобы показываться нагим. Поживем, вернее, поживут наши потомки в коммунистическом обществе, тогда увидим. А пока считаю, что мы, женщины, должны всегда склонять головы перед отвагой и высокой моралью наших физкультурниц тридцатых годов, смело появлявшихся в своих купальниках перед тогда еще непривычной, невоспитанной в отношении открытости тела толпой.