Роберт Маккаммон - Лебединая песнь

Сестра была слишком далеко. Джош еще только пробирался сквозь толпу. Человек с алым глазом стоял в трех футах от Сван, и ей казалось, что все кружатся вокруг них в медленном хороводе и только она и этот человек стоят неподвижно. Она знала, что должна сама определить свою участь, потому что не было никого, кто мог бы помочь ей.

Но в глазах маски, за которой он укрывался, она чувствовала что-то иное — что-то за холодным змеиным блеском зла, что-то более глубокое… и почти человеческое. Она вспомнила, что видела то же самое в глазах дяди Томми в тот вечер, когда он топтал ее цветы, семь лет назад, в Канзасе, на трейлерной автостоянке: это было что-то блуждающее и тоскующее, навеки скрытое от света и обезумевшее, как тигр в темной клетке. Тупая надменность и выродившаяся гордость, глупость и ярость, разгоревшиеся до атомного пожара. Но было и что-то от потерявшегося заплаканного маленького мальчика.

Сван его знала. Знала, что он сделал и что он сделает. И в этот миг узнавания она подняла руку, протянул в его сторону — и предложила ему яблоко.

— Я вас прощаю, — сказала она.

Его улыбка сломалась, как отражение во вдруг разбившемся зеркале.

Он неуверенно моргнул, и в его глазах Сван увидела огонь и жестокость, сжатую боль и человеческое страдание, такое неистовое, что у нее чуть не разорвалось сердце. Он был весь как вопль, заключенный в ненадежную, порочную вещь. Она увидела, из чего он сделан, и очень хорошо поняла его.

— Возьмите, — сказала она. Ее сердце отчаянно колотилось, но она знала, что он набросится на нее при первых же признаках страха. — Пора.

Ухмылка исчезла. Его взгляд перебегал с ее лица на яблоко и обратно, как метроном смерти.

— Возьмите, — повторила Сван, и кровь так отчаянно стучала у нее в голове, что она не слышала себя.

Он пристально посмотрел ей в глаза — и Сван почувствовала, что он ледяным копьем прощупывает ее душу. Небольшие проколы там и сям, а потом темный просмотр ее воспоминаний. Как будто он вторгался в ее жизнь, хватал и пачкал грязными руками, а потом отбрасывал. Но она уверенно и твердо выдержала его взгляд и не отступила.

Яблоко снова привлекло его внимание, и ледяная игла перестала пронзать душу Сван. Она увидела, что глаза его что-то заволокло, а рот открылся. Оттуда выползла зеленая муха. Короткий вираж вокруг головы Сван — и муха упала в грязь.

Рука его начала подниматься. Медленно. Очень медленно.

Сван не смотрела на его руку, но чувствовала, как та поднимается, словно голова кобры. Она ждала, что сейчас ладонь воспламенится. Но этого не произошло.

Его пальцы потянулись к яблоку.

И Сван увидела, что его рука дрожит.

Он почти взял яблоко.

Почти.

Другая его рука вдруг схватила тянувшуюся к яблоку за запястье, отдернула, прижала к груди. Он издал задыхающийся стон — словно ветер промчался по зубчатым стенам замка ада, глаза его едва не вылезли из орбит. Он отпрянул от Сван, заскрипел зубами и на миг растерялся: один его глаз побледнел и стал голубым, а на черной коже проступили белые полосы. На правой щеке, как шрам, зазиял второй рот, полный блестящих белых зубов.

В его глазах была и ненависть, и ярость, и страстное желание несбыточного.

Он повернулся и побежал. Временное оцепенение сразу же прошло, и толпа снова закружилась вокруг Сван, подбирая упавшие яблоки.

Джош был уже в нескольких шагах от Сван, пробираясь ей на выручку. Но теперь все было в порядке, она знала. Она уже не нуждалась в защите.

Кто-то другой выхватил яблоко из ее рук.

Она увидела лицо Робина.

— Надеюсь, это для меня? — сказал он и улыбнулся, перед тем как откусить.

Он бежал по грязным переулкам Мериз-Реста, прижимая руку к груди, сам не зная куда. Рука дрожала, будто старалась освободиться. Собаки бросались врассыпную с его дороги, а потом он споткнулся о какую-то железяку, упал в грязь, встал и, шатаясь, отправился дальше.

Если бы кто-нибудь видел его лицо, он стал бы свидетелем тысячи превращений.

«Слишком поздно! — восклицал он про себя. — Слишком поздно! Слишком поздно!»

Он намеревался поджечь ее прямо там, среди всех, и смеяться, глядя, как она выплясывает. Но увидел прощение в ее глазах — и не смог этого вынести. Прощение даже для него.

Да, он собрался было взять яблоко. На мгновение ему захотелось его взять, он словно делал первый шаг по темному коридору, ведущему обратно к свету… Но ярость и боль вспыхнули в нем, и он почувствовал, что мироздание пошатнулось, колеса времени замедляют ход. Поздно! Слишком поздно!

Но для того чтобы выжить, сказал он себе, ему не нужен никто и ничто. Он многое стерпел и стерпит еще, такова теперь его участь. И теперь был его праздник. Он всегда шел в одиночестве. Всегда один. Всегда…

С окраины Мериз-Реста донесся вопль, и те, кто его слышал, могли подумать, что с кого-то заживо сдирают кожу. Но люди были заняты тем, что собирали яблоки и со смехом их ели, — они ничего не слышали.

Вокруг парковки пятнадцатью милями южнее развалин Линкольна, штат Небраска, в ночи светилось кольцо факелов. В центре площадки стоял комплекс кирпичных зданий, соединенных крытыми переходами, с люками и вентиляционными выходами на плоских крышах. Ржавые металлические буквы, уцелевшие через одну, на одном из зданий складывались в название какого-то магазина: «Гринбрайер».

На западном краю площадки дважды вспыхнули фары джипа. Примерно через двадцать секунд последовала ответная двойная вспышка фар пикапа с бронированным ветровым стеклом, припаркованного у одного из въездов.

— Это сигнал, — сказал Роланд Кронингер. — Поехали.

Джад Лоури медленно вел джип через стоянку к фарам. Шины скрипели по кирпичам, по кускам железа, старым костям и другим обломкам, устилавшим засыпанный снегом бетон. Позади сидел солдат с автоматической винтовкой, у Лоури в плечевой кобуре был пистолет, но Роланд не был вооружен. Он следил, как постепенно сокращалось расстояние между машинами. И у джипа, и у грузовика на антеннах развевались белые лоскуты.

— Они нипочем не выпустят вас отсюда живым, — с деланой небрежностью сказал Лоури и покосился на капитана Кронингера. Забинтованное лицо Роланда скрывал капюшон. — Почему вы вызвались добровольцем?

Спрятанное лицо медленно повернулось к Лоури.

— А мне нравятся острые ощущения.

— Да. Похоже, они у вас будут… сэр.

Лоури провел джип мимо остова сгоревшей машины и затормозил. Грузовик, отделенный от них примерно пятьюдесятью футами, замедлил ход. Машины остановились в тридцати футах друг от друга.

Возле грузовика не было заметно никакого движения.

— Мы ждем! — крикнул из окна Роланд. Дыхание паром вырвалось из его бугристых губ.