Песах Амнуэль - Тривселенная

— Почему? — вырвалось у меня. Неужели, узнав любовь и лишившись ее, этот человек мог думать о чем-то другом?

— А почему я должен был об этом думать? — в свою очередь удивился Антарм. — Это закон природы. О законах природы не думают, почему они такие.

— Даже если законы природы мешают жить?

— Вы говорите глупости, Ариман. Жизнь, как и все в мире, подчиняется законам природы — как законы могут мешать тому, ради чего существуют?

— Кто вы, Антарм? — спросил я. — Враг мне или друг?

— Я был вашим врагом, когда выполнял свой профессиональный долг, — признался Следователь. — Точнее, нет — не врагом, вы были объектом, против которого я должен был направить свои профессиональные действия.

— Хорошо сказано, — пробормотал я, вспомнив неожиданно о московских «объектах», против которых я направлял свою професссиональную деятельность в том, покинутом мире.

Я протянул руку и схватил Следователя за плечо — он был вполне материален и не думал рассеиваться в пространстве подобно привидению.

— Ариман, — тихо произнес Антарм, осторожно высвобождаясь, — я был вашим противником, но теперь это исключено. Когда вы мне рассказали о своем мире, я слушал и не верил, потому что этого не могло быть. Но то, что не может быть, то, что не соответствует природным законам, не обладает энергетикой — никакой! А получилось иначе, и я понял, что в ваших словах содержится правда. Понимаете, Ариман?

— Нет, — признался я.

— Ну как же… Ваши воспоминания обладают энергией, это вы поняли?

— Да.

— Энергия вашей памяти разрушает структуру нашего мира, и потому вы опасны. Никто из нас не может защититься от ваших воспоминаний, вы это понимаете?

— Вот оно что… — протянул я. — Мало того, что я опасен для природы, так я еще и влияю на тех, с кем общаюсь и кому рассказываю о моей Москве, о моей работе…

— О вашей Москве, — повторил Антарм. — Да, это так. Я вынужден следовать за вами! Эта ваша энергия — она, как веревка, привязывает меня к вам. Лучше бы вы пометили меня своей ладонью. По крайней мере, я бы сразу…

— Сразу — что?

— Не знаю, — буркнул Следователь. — Но у Ормузда нет таких проблем.

— Антарм, — сказал я, — ловлю вас на слове. Вы вынуждены мне помогать, верно? Скажите, как мне вернуть Даэну.

— Зачем? Это будет мучительно для вас обоих!

— Не ваше дело! Помогите мне.

Антарм не ответил. Что-то происходило с ним: неясная фигура — возможно, в моем мире ее назвали бы аурой, — вытянулась вверх; то ли духовная составляющая этого человека отделилась от его физической оболочки, то ли оболочка попросту исчезла — я не знал, но чувствовал, что теряю единственного партнера и, может быть, друга.

Ужас заставил меня поднять взгляд к небу. В зените я увидел неслышно опускавшийся шар — бледный, размытый, идея шара, суть шара. Ученые начали против меня новую атаку, и отразить ее у меня не оставалось сил.

Да и желания такого не возникло. Будь что будет.

Я понимал, что сейчас уйду. Понимал, что не меня, как личность, хочет уничтожить Минозис, но мою память, и потому, как ребенок, у которого вот-вот отнимут банку с любимым вареньем, я ел сладость воспоминаний большой ложкой, готов был лопнуть, но съесть, вместить сколько влезет и еще чуть-чуть…

Воспоминания толпились, мешали друг другу, они были непоследовательны, я вспоминал и захлебывался.

Мое знакомство с Виктором. «Что вы умеете, Винокур?» «Вот мой диплом». «Этот кусок пластика засуньте себе в… Я спрашиваю, что вы умеете?»

Мой первый экзамен в школе водителей, мне пятнадцать лет, рядом в машине сидит отец, а инструктор — на заднем сидении. Мы едем по Кольцевой Минск-2, и я боюсь оторвать колеса от бетонки, отец положил руку мне на колено, а инструктор бормочет: «Не бойся, парень, лететь — это даже приятнее, чем с женщиной…»

А потом действительно — с женщиной. Первый курс колледжа, вечеринка по случаю Дня России. Справляли у Юлика, в прихожей у него висела голограмма: «А ты хоть знаешь, сколько ей лет?» Имелась в виду Россия, но все понимали по-своему. Я пришел один, со Светой мы познакомились, когда у нее упала сумочка, я наклонился, увидел в сантиметре от себя стройные ноги и неожиданно поцеловал сначала одну коленку, потом другую, потом выше, Света молча стояла и ждала, а потом… Потом воспоминание взрывалось, и все было сразу, я понимал, что именно было, но вспомнить последовательно никогда не мог — не сумел и сейчас…

Беседа с Подольским. «Генрих Натанович, мне нужна ваша помощь, потому что вы работали над темой энергетики генетической памяти». — «Да, я работаю… Но не только я. Почему вы пришли ко мне, и что вам нужно?» — «Мое имя Ариман». — «Ариман, простите?» — «Бог зла, если угодно. Бог разрушения». — «Да, знаю, это что-то из персидского… Но чего вы хотите, не понимаю».

Стоп. Не было такого разговора. Не могло быть такого воспоминания. Откуда это?

И что было дальше — если было?

Но уже поднялось новое воспоминание: с Аленой мы как-то попали под дождь, ливень, шквал, на нас падал и никак не мог упасть огромный рекламный щит, он за что-то зацепился, а мы не могли отбежать в сторону, ветер держал нас крепче доброго каната. И когда щит наконец с ужасной быстротой повалился вниз, я сумел…

Перебивка: я в чьей-то спальне, обставленной новой, но под старину, мебелью — огромная кровать, комод с резными выдвижными ящиками, два стула с гнутыми спинками, посреди комнаты стоит старик в странном балахоне, который, скорее всего, — просто большая ночная рубаха. Колпака не хватает, чтобы старик стал похож на изображение со старинных литографий.

Он смотрит на меня и говорит с ненавистью:

«Зачем ты пришел? Почему тебе не сидится на том свете?»

Свой голос я не узнаю, он изменился, стал высоким, даже свистящим, я никогда так не говорил, но сейчас произношу этим не своим голосом:

«Пульса денура. Удар огнем».

Старик отступает к столику, стоящему у кровати. На столе — большая керосиновая лампа под абажуром, мне воображается, что Абрам Подольский швырнет этот агрегат в меня, керосин разольется и вспыхнет, мне-то все равно, но квартира сгорит дотла.

«Ты всегда был дураком», — неожиданно спокойным голосом произносит Абрам, и только теперь я ощущаю мимолетное удивление. Абрам Подольский? Предок Генриха Натановича, странную смерть которого биохимик пытался расследовать, изучая собственные инкарнации? Если передо мной действительно Абрам, то кто я?

Воспоминание пульсировало во мне, становилось то ярче, то тусклее, отдельные слова высвечивались, другие пропадали, я не воспринимал их, только движения губ:

«…Отнял дело и погубил… Того стоишь… Что ты мог…»

И последние слова Абрама: