Джо Холдеман - Слепая любовь

Поначалу все было ужасно: его ошеломил арсенал серебряных столовых приборов и множество разнообразных хитроумных закусок, ни видом своим, ни вкусом не смахивающих на человеческую еду. Впрочем, Клитас подозревал, что придется пройти через тест, а он всегда превосходно справлялся с тестами, даже если все правила приходилось вычислять на ходу.

Эми рассказала ему, что ее папа — миллионер в первом поколении и сделал себе состояние на собственных патентах в области электроники. Поэтому всю субботу Клитас провел в университетской библиотеке, сперва разыскивая эти патенты, а после заучивая из них избранные места. Для папы, по крайней мере, он был недурно подготовлен, и затраченные усилия не пропали даром.

За супом все четверо побеседовали о компьютерах. Когда подали коктейль из лангустов и креветок в розовом соусе, мастер Джефферсон и мистер Линдербаум сузили первоначальную тему до специфических операционных систем и оптимальных схем разбиения на партиции. На стадии тушеной говядины а-ля Веллингтон (с необычайно сложным гарниром) Клитас и Зови-Меня-Линди добрались до квантовой электродинамики, а к фруктовому салату окончательно затерялись где-то в электронных дебрях. Когда дело дошло до жареных орешков, два фаната с чувством толковали о Булевой алгебре, а Эми и ее мать обменивались понимающими вздохами, едва заслышав волшебные имена Гильберта и Салливана.

К тому времени когда все четверо перешли в музыкальную комнату, где был сервирован кофе, Линди уже испытывал к Клитасу невероятно теплые чувства, которые, несомненно, были взаимны. Но Клитас все еще не догадывался, насколько он любит — действительно любит! — Эми, пока она не взяла в руки скрипку.

Это был не Страдивариус (папа с мамой пообещали подарить его дочке, когда она закончит консерваторию), но стоил этот инструмент все-таки побольше, чем шикарный «Ламборджини» в их семейном гараже. Эми оказалась не только достойна своей скрипки — она была на равных с ней. Она взяла ее в руки и тщательно настроила, а мать села за электронный органчик, сбоку от концертного рояля, включила тембр арфы и начала с простых арпеджио, в которых любой музыкально грамотный дилетант незамедлительно опознал бы интродукцию к скрипичной «Медитации» из оперы Массне «Тайс».

Клитас всю свою недолгую жизнь полностью игнорировал оперу, поэтому ему была неведома история трансцендентной любви и трансформации, лежащая в основе этого прекрасного интермеццо. Но он знал, что его подруга Эми ослепла в пять лет и что через год (в тот год, когда Клитас родился!) ей дали в руки первую скрипку, и вот уже тринадцать лет Эми голосом скрипки рассказывает миру о том, что не умеет сказать своим собственным голосом, и может быть, даже видит то, что не в силах разглядеть незрячими глазами.

С помощью обманчиво простой романтической матрицы, построенной Массне для оправдания трансформации прекрасной куртизанки Тайс в непорочную Христову невесту, Эми посылала великодушное прощение безбожной Вселенной, отнявшей у нее свет очей, и славила эту Вселенную за то, что получила от нее взамен, и язык, на котором Эми рассказывала об этом миру, был такой кристально чистый и пронзительно ясный, что его смог понять даже Клитас.

Младенцем Клитас плакал чрезвычайно редко, а после и вовсе перестал, но сейчас, когда последняя дивная нота растаяла в воздухе, не смог удержаться, прикрывая ладонями залитое слезами лицо. Теперь он знал наверняка, что безумно любит Эми, и если она пожелает, то получит его навсегда, до самого конца жизни… Как ни странно, учитывая тогдашний возраст Клитаса и его грядущие деяния, в конечном итоге так оно и произошло. Он научится играть на скрипке даже раньше, чем получит первую докторскую степень, и за всю свою совместную жизнь, прожитую в замечательном согласии, Клитас и Эми сыграют вместе десять тысяч часов великолепной музыки, но все это случится уже после Большой Идеи.

Большая Идея — почему не все слепые гениальны? — зародилась у Клитаса именно в тот памятный вечер, но понадобилась еще по крайней мере неделя, чтобы зернышко стало потихоньку развиваться и пустило первый тоненький росток.

Как свойственно почти всем тринадцатилетним человеческим детенышам, Клитас активно интересовался устройством собственного тела, равно как и других тел, попавших в поле его зрения. Но его исследования в сфере сравнительной анатомии, в отличие от деятельности большинства его ровесников, строились, скорее, на научной основе, и что уже совсем нетипично, из всех анатомических органов Клитаса более всего занимал мозг.

Человеческий мозг не слишком похож на компьютер, хотя работает очень даже недурно, учитывая, что это продукт неквалифицированного труда, запрограммированный скорее по воле чистого случая, чем более или менее систематически. Существует, однако, такая вещь, которую все компьютеры делают заведомо лучше, чем живые мозги, и это разбиение на партиции: Клитас и Линди успели потолковать об этом над своими креветками в розовом соусе.

Давайте представим, что компьютер — это такое пастбище, обширное и поросшее густой зеленой травой, а вовсе не маленькая темная коробка, набитая какими-то мелкими непонятными штуковинами, которые так дорого обходится заменять. А управляет этим пастбищем старый мудрый пастух, наделенный волшебной силой, которого мы из уважения не станем называть макропрограммой.

Пастух стоит на холме и приглядывает за пастбищем, где полным-полно коров, и коз, и овец, а главная проблема заключается в том, что разных животных никак нельзя содержать вместе в одном стаде. Большие коровы могут ненароком затоптать крошечных ягнят, драчливые козы будут скакать и бодаться, нервируя все остальное стадо, и так далее, поэтому пастбище специально разбито на огороженные колючей проволокой участки — партиции. В каждой партиции старый пастух размещает животных только одного вида, поэтому они чувствуют себя там вполне спокойно и комфортно.

Компьютер, однако, не совсем обычное пастбище, поскольку отдельные коровы, и овцы, и козы все время то появляются, то исчезают, а то передвигаются с необычайной скоростью, и если все партиции при этом совершенно одинаковы по размеру, то рано или поздно приключается настоящая беда.

Бывает, например, что на пастбище совершенно нет овец, зато объявилось великое множество коров, и несчастных пришлось бы запихивать кучами в тесные загончики, не будь старый пастух мудрым волшебником.

В мудрости своей он заранее предвидит, сколько места потребуется выделить для каждой породы, а будучи волшебником, очень ловко и быстро передвигает колючие загородки, не вредя при этом ни животным, ни себе. Так каждая партиция на пастбище изменяет свою величину, принимая ту, что наиболее удобна для конкретного использования.