Анатолий Домбровский - Черная башня

«Надо уходить!» Жанна не поняла, произнесла ли она эти слова вслух или только мысленно. Показалось, что вслух — они звучали в ее ушах, но рот был набит рисом. Она выплюнула рис и поднялась на ноги. Отряхнула и надела плащ, натянула на лицо противогаз, перенесла к лазу мешочек с крупой и наполненную водой канистру. Потом присела перед лазом, взяла мертвого Ладонщикова за руки и потянула на себя.

— Господи, какой ты большой и тяжелый, — сказала она Ладонщикову, плача. — И какой несчастный… Какой несчастный!..

Она не решилась перевернуть его на спину, потому что все лицо его было в запекшейся крови. Оттащила на сухое место, к стене. Вспомнила, что в противогазе и что Толик, стало быть, не слыхал сказанных ему слов. Сняла противогаз, опустилась возле Толика на колени, погладила его по плечу и еще раз сказала:

— Какой ты несчастный, Толик. — Потом встала и, перед тем, как снова надеть противогаз, добавила: — Прощай, Толик. Все погибли. А что будет со мной — не знаю… И почему мы не давали тебе уйти?..

Было утро. Тихое, солнечное. Совсем, как в те времена. И небо, кажется, было таким же голубым, безоблачным. Ничто не напоминало о случившемся, разве что бревно, торчавшее одиноко в том месте, где некогда стояли домики экспедиции. И безлюдье, конечно. Абсолютное безлюдье, какого никогда Жанна здесь не ощущала, — ведь она прилетела сюда с людьми, они шумели, устраиваясь на новом месте, были возбуждены, пели песни и произносили речи. Только в том гигантском временном промежутке, когда погиб город, схоронившийся под холмом, и пока не прилетела сюда экспедиция, здесь было тоже безлюдно. Хотя, наверно, проходили караваны, кочевые племена — и, значит, была надежда, что люди вернутся. Оставалась надежда. И вот ее больше нет?..

Жанна решила, что пойдет к морю, к городу, из которого прилетела сюда вместе с экспедицией. Стало быть, на восток. И хотя понимала, что этот ее выбор является столь же бессмысленным, безнадежным, как и любой другой — пройти по пустыне более трехсот километров, имея в запасе мешочек крупы и несколько литров воды, — разве не безнадежное дело? — все же остановилась на нем, потому что этот выбор оставлял ей цель: впереди был город, пусть недостижимый, но существующий. Или существовавший?

Она старалась не думать о том, что ей придется идти сквозь смерть, которую чья-то злая воля рассеяла по пустыне, хотя помнила об этом. Авось, думалось ей, смерть одолеет ее не раньше, чем она дойдет до моря, до людей, пощадит ее ради такой малой малости, ради возможности увидеть другого человека и спросить его, что же случилось… Теперь в ней не было страсти сильнее этой, жажды сильнее этой, потому что неведение убийственнее самой смерти, неведение о судьбе человечества. Она даже подумала, что, ощутив в себе эту могучую страсть, она теперь не умрет. И почувствовала, как налились силой ее мышцы, как успокоилась смятенная душа.

Жанна привалила пустой бочкой лаз, чтобы в него не забрались шакалы, постояла в горестном молчании, как у могилы, и пошла. На восток.

Вертолет настиг ее на второй день пути. Она была на высоком бархане, когда услышала его гул. Оглянулась и увидела вдалеке черную движущуюся точку. Вертолет приближался к ней, потому что ее тоже заметили. Она даже не стала махать руками, только подняла их, как в молитве. Вертолет приземлился в лощине, метрах в ста от нее. Дверца открылась, и из кабины выпрыгнул человек в странном наряде, похожем на водолазный костюм. Он упал, но тут же поднялся на ноги и побежал к ней, вверх по склону бархана, скользя и спотыкаясь на сыпучем песке. А она не могла сдвинуться с места, хотя надо было бы бежать навстречу ему. Не подумала, не догадалась. Человек сорвал с головы шлем и закричал, задыхаясь от бега:

— Это я — Филиппо! Филиппо!

Жанна сняла противогаз, сбросила плащ и пошла ему навстречу.

— Мама миа! — остановился Филиппо. — Синьора Жанна! — всплеснул он руками. — Синьора Жанна! — и бросился к ней. — О, синьора Жанна!

Плача и обнимая ее, он говорил ей, что здесь опасно, что надо бежать, что надо скорее подняться вверх, как можно выше, что много дней и много ночей он готовил перелет к Золотому холму, что никто не верил в разумность его затеи, что лишь он один, Филиппо, верил в это, и вот он обнимает ее, прекрасную синьору Жанну, и хотя никто не спасся, кроме нее, это такое счастье, такое счастье, прекрасная синьора Жанна!

Они оба плакали и целовались, будто ради этой встречи прожили всю жизнь.

— Но что случилось? — спросила Жанна Филиппо уже в вертолете. — Что произошло, Филиппо? О, нет, нет! — замахал он руками. — Об этом — потом. Когда я перестану плакать. Когда вы перестанете плакать, синьора Жанна. Впрочем, вот: случилось то, что не могло не случиться, — трагическая ошибка. Но только здесь, в пустыне. Дальше — все хорошо, синьора. Тутто бене. Все хорошо…

— И, значит, люди живут, Филиппо?

— О, люди живут! Люди живут, — вздохнул он. — Кроме тех, которые погибли.