Скотт Вестерфельд - Корабль для уничтожения миров

Сани замедляли ход. Лаурент Зай мысленно огорченно вздохнул. Задумавшись о будущем, он упустил настоящее.

Нара поцеловала его и встала. Они доехали до тупика в конце ледяного желоба.

— И что же теперь? Надо выбираться отсюда?

Он оглянулся назад, увидел далеко — в нескольких километрах — дом, еле видимый отсюда, примостившийся на вершине горы. Не меньше нескольких часов пути.

Нара покачала головой и указала на занавес из сосулек. Сосульки позвякивали так, словно за ними находилось что-то металлическое. Открылась дверь, и наружу хлынул теплый воздух, напоенный ароматом жасмина.

— Эта дверь ведет прямо в чайные сады, я так думаю, — сказала Нара. — Надеюсь, ты не откажешься прокатиться на дронном лифте?

Лаурент усмехнулся.

— Значит, мы сможем еще разок прокатиться?

— Конечно. Столько раз, сколько ты захочешь. Что-то словно бы надломилось у него внутри, но трещинка не увела к знакомой бездне тоски. Лаурент вдруг громко, почти истерически расхохотался и поднял со льда сани. Нара чуть озадаченно улыбнулась и подождала, пока ее любимый успокоится.

Когда Лаурент наконец отдышался, эхо его хохота еще долго звучало где-то вдали. Еще удивительно, как он не вызвал своим смехом лавину.

Он почувствовал, что в краешке глаза застывает слезинка.

— Лаурент?

— Я просто вот что подумал, Нара, у тебя ужасно умный дом.

Другой пришел к ней и стал говорить о мраке. Слов не было — только серые силуэты, возникавшие из тумана посреди пещеры, мрак которой посылал блуждающие огоньки ее зрительному нерву. Было так темно, что уши улавливали малейшие шорохи. Ее слепота придавала всему вокруг спокойствие и роскошь.

Да, роскошь, хотя теперь многого недоставало. Острые грани желания, радости плоти, все привкусы драматизма, ожидание и страх, надежда и разочарование — весь взбудораженный пейзаж неуверенности преобразился в безжизненную равнину. А скоро, как объяснял Другой, она навсегда забудет о призрачных очертаниях этих угасающих эмоций.

Другой вел ее к кроваво-алому горизонту.

Она не знала, куда они идут, но не тревожилась из-за этого. Другой объяснил, что тревога — всего лишь одно из того многого, чего теперь не стало.

Мертвая женщина сделала глубокий, спокойный вдох. Страха больше не будет, не будет никогда.

Алый горизонт раскрылся — будто щелочка, когда приоткрываешь глаза.

— Рана Хартер, — произнес чей-то голос.

У женщины невысокого роста, стоявшей в изножье кровати, была землисто-серая кожа — именно такая, какая бывает у мертвых. Она была одета по-имперски, в тускло поблескивающую, цвета ружейной стали форму сотрудницы Политического Аппарата.

— Да. Я знаю, кто я такая.

Женщина кивнула.

— Я — адепт Хартер Тревим.

— Почтенная Мать, — проговорила Рана. Другой обучил ее правильным формам обращения. (Другой жил внутри нее, словно внутренний орган, как справка к компьютерной программе, как легкая разновидность вторичного зрения.)

— Ты будешь жить вечно.

Рана кивнула. И тут же на миг словно потеряла ориентацию в пространстве и встревожилась из-за этого, и стала гадать, не надо ли ей радоваться. Бессмертие являлось самой высокой наградой, которую в ее стране могли пожаловать гражданину. Рана Хартер была слишком ничтожна, ее никчемный разум не осознавал, за что ей — такая честь. Но радость оказалась слишком сильной эмоцией. Рана Хартер снова закрыла глаза и задумалась о тонкой красоте вечности, в которой присутствовала прелесть геометрической простоты. Луч ее жизни тянулся в бесконечность.

Однако вопрос не желал уходить: почему она — простая сотрудница милиции, девчонка, которую когда-то исключили за неуспеваемость из начальной школы, и в недавнем прошлом государственная изменница — стала одной из тех, кого почтили бессмертием?

— Почему я жива, Мать?

— Под действием симбианта.

Стандартный ответ. Симбиантом все остальные называли Другого.

— Ведь меня не представляли к Возвышению, Мать.

— Но ты погибла от рук врага, Рана.

— Я погибла в объятиях моей любимой, — ответила она и немного удивилась тому, что произнесла эти слова, которыми обрекала себя на проклятие. Наверное, мертвые попросту не умели лгать.

Почтенная Мать моргнула.

— Ты была в плену, Рана Хартер. Ты стала заложницей. Ты пережила ужасные времена. Разум живых хрупок, и в состоянии стресса они склонны к странным эмоциям. Ты страдала от болезни, именуемой «стокгольмским синдромом». Твоя «любовь» к той, что взяла тебя в плен, явилась извращением, вызванным страхом смерти, необходимостью за что-то удержаться — за что угодно. Но теперь ты увидела смерть и пересекла ее, и твой разум чист. Эти чувства уйдут. — Адепт сложила ладони. — Быть может, они уже ушли, и ты так говоришь просто по привычке.

Рана Хартер полуприкрыла глаза. Другой уговаривал ее согласиться, но она почему-то сопротивлялась. Она помнила птичью точность и грацию движений Херд, ровный фиолетовый блеск ее глаз, чужеродную природу ее мышления.

— Поживем — увидим, Мать.

Мертвая женщина бесстрастно кивнула.

— Ты будешь замечать, как твоя прежняя жизнь ускользает прочь, Рана. И в конце концов порадуешься тому, что освободилась от нее.

Почтенная Мать протянула руку, и Рана сжала ее. Тревим помогла ей сесть, и кровать тут же трансформировалась и поддержала спину Раны. Мышцы ощущались теперь по-другому, они были удивительно податливыми, начисто лишенными напряжения, но при этом довольно слабыми. Рана обвела взглядом комнату. Стены были расписаны сочной краской с глубокими тонами. Изображенные на них силуэты как бы предлагали быть такими, как они, двигаться, как они — полные сил и древних и незамысловатых мыслей.

Рана поняла, что эти столь выразительные фрески выполнены в цвете, который она когда-то называла черным. Теперь это для нее был более чем цвет.

Они промолчали минуту — а может быть, час или еще дольше. Потом Почтенная Мать заговорила снова.

— Рана Хартер, позволь задать тебе несколько вопросов.

— Конечно, Мать.

Адепт опять сложила вместе ладони.

— Пока ты была рядом с риксом, замечала ли ты когда-нибудь признаки присутствия... еще кого-то?

— Вы спрашиваете про Александра?

Тревим вздернула брови.

— Александра?

— Это гигантский разум, Мать. Он выбрал себе имя из истории Древней Земли. Так звали основателя великой империи.

— Ах, да. Насколько я знаю, он умер совсем молодым.

Рана пожала плечами. Мертвые это делали так, что вряд ли заметишь. Тревим, похоже, была ею довольна как ученицей, делавшей неожиданные успехи.