Геннадий Прашкевич - Великий Краббен (сборник)

«Опять я не о том, – вздохнул Веснин. – Мне не об Анфеде, мне о рукописи надо думать. Ведь специально выбрался сюда – осень, безлюдье. Гуляй по лесу, собирай моховики, сиди над Обским морем, думай! Анфед, он из другой оперы. Таких не берут в космонавты. К черту!»

Думай, Веснин, думай.

Но сосредоточиться он никак не мог.

Мешала постанывающая гитара, мешала приближающаяся, все время приближающаяся и никак не могущая разразиться гроза, мешал воздух, густо напитанный электричеством, неопределенностью, тяжкой духотой. Сам слышал, что грозы здесь бывают такие – хвосты у лошадей торчком встают.

«Посмотрим», – неопределенно решил Веснин, хотя понимал, что, скорее всего, ничего такого не увидит. Серов, черт побери… Серов… Вот кто был нужен Веснину, вот в ком было все дело… Серов – физик, умница, старый друг, человек, читавший все его рукописи, злой придира, веселый циник, насмешник. Ну, в самом деле, зачем Джордано Бруно взошел на костер? Если во Вселенной мы действительно одиноки, поступок Джордано начисто лишен смысла, ну, а если окружены многочисленными разумными мирами… И все такое прочее… Серов всегда отчаянно раздражал Веснина, но, в сущности, ориентировался он чаще всего именно на реакции Серова. Вдруг мы впрямь одиноки во Вселенной? Вдруг только человек несет факел разума? Вдруг наш образ мышления, рассчитанный на неведомого собеседника, ложен?

С таких вот вопросов и начинается путь к поповщине, усмехался Серов.

Язвительная улыбка кривила тонкие губы, дьявольски вспыхивало треснувшее стекло очков. А вдруг твои проблемы, Веснин, упираются во вселенское одиночество? Вдруг ты просто боишься по-новому взглянуть на проблему совести? Ну, ладно, пришельцы… Это еще можно понять… Но почему ты и земных героев своих всегда пишешь красавцами? Они же одиноки, как Космос. Это должно их преображать. Они иными должны выглядеть! Придумывай что угодно, пусть Космос будет угрюм, тревожен, но человек-то… Не украшай… Читатель ждет сравнений. Пусть не все сравнения будут в пользу героя! Господи, Веснин, ну как надоели стандартные красавцы из всех этих фантастических книжек. Должно же в герое быть какое-то волшебство или хотя бы мускусный запах!

Веснин раздраженно ворочался на матрасе, а гроза все не приходила, а душный воздух становился все плотней и плотней. Соавтора бы тебе! – вспомнил он язвительную усмешку Серова. Не физика и не химика, не космонавта и не шпиона, а обыкновенного бомжа из подвала, чтобы гнусным своим дыханием он не позволял тебе проваливаться в романтику. Мы же интересны друг другу непосредственным личным опытом, тем только, чего не знает никто другой. Только личный непосредственный опыт имеет значение, все остальное – лажа. Плюнь на воображаемые миры, зачем тебе выдуманные мутанты, летящие к нам то с Альдебарана, то с Трента? И кстати, почему с Трента? Что это вообще за Трент, что за дурацкое название?

…свет.

Веснин вздрогнул.

Кто-то подошел к палатке?

Приподнявшись, он выглянул из палатки, но никого не увидел.

Дело не в пустом придумывании, подумал он. Дело в сомнениях, которые никто никогда не назовет пустыми. Ну да, где-нибудь в веке тридцатом, скажем, страсти животные уступят, наконец, место страстям чисто человеческим, там мы даже физически будем выглядеть иначе, но почему, описывая то, чего еще нет, я должен пользоваться только тем, что уже создано? Разве не воображение движет прогресс?

Духота, выдохнул он. Какая, к черту, работа?

И услышал голос Кубыкина.

Голос у начальника базы был замечательный. Редкого безобразия голос, то срывающийся на фальцет, то гудящий, как труба, которую, даже не зная, что это такое, смело можно назвать иерихонской.

– Тама вон! – ревел Кубыкин, трясущимся пальцем тыча в сторону речки, впадающей в море рядом с кухней. – Тама вон! Молния! Как ручей огненный, а потом в шар свернулась! Я так и подумал – Солнце! Ведь не бывает молний таких. А раз жив, кинулся к берегу, вот, думаю, рыбки наглушило. А там… ничего! – Голос Кубыкина взвился, зазвенел как струна, окончательно теряя какую бы то ни было связь с его громоздким тяжелым телом. – Ну ничегошеньки!

Ванечка лениво отозвался:

– Как шар говоришь? А диаметр?

– Большой такой. Ну, с метр, наверное.

– Анфед! Посчитай, – попросил Ванечка.

– Я уже посчитал, – меланхолично отозвался Анфед. – Таких не бывает.

– Слышал? – спросил Ванечка. – Не бывает таких, Кубыкин. Анфед посчитал.

– Ученые! – обиделся Кубыкин. И побагровел, враз налился предгрозовым раздражением. – А вот встать всем! А вот веники ломать для бани! По пять штук с каждой души, иначе с базы не выпущу!

Конечно, можно было спросить: а зачем столько веников, если через неделю базу все равно закроют на зимний сезон, но Кубыкин так откровенно ждал вопросов, что никто спрашивать не стал. Только Веснин, выбравшись из палатки и подойдя к Кубыкину, пообещал:

– Наломаем.

Кубыкин нехорошо обрадовался:

– И территорию! Тогда уж и территорию!

– Да что территорию? Какую территорию?

– Нашу! Очистить! Подмести! Все вокруг загадили.

– И территорию уберем, – примирительно заметил Веснин.

Не встречая сопротивления, Кубыкин заметался:

– А тряпка на кустах? Вон тряпка! Чья?

– Это кухонное полотенце. Я уберу.

– Давайте лучше чай пить, – предложила Надя.

Перед Анфедом и Ванечкой Надя в общем не стеснялась, разгуливала в очень открытом купальнике, но Кубыкин ее пугал – она сразу накинула халатик. Ванечка даже обиделся. Он не хотел, чтобы дура Надя вела себя по-умному. Это путало его представления о мире. Вот с таких, что ли, как Ванечка или Анфед, писать людей будущего? Глянув на кругленькое личико Ванечки, на его аккуратные, тонкие, почти птичьи усики, Веснин ощутил неприязнь – Ванечка ему не нравился. Вот живет человек, в сущности, неплохой, успешный, – диссертацию защитил, напечатал десяток интересных работ, а всем до него как до лампочки. А вот Анфед – типичный неудачник, но при этом все знают, случись что такое, на него можно положиться, он и в воду нырнет и в огонь залезет…

К черту! Это я от духоты бешусь.

Подлесок и сосны медленно затягивало дымкой.

Потемнели стволы, растаяла серебристая паутина, темное небо налилось изнутри лихорадочным смутным светом – бесшумным, призрачным, странным. Над Искитимом и над Улыбино давно хлестал жуткий дождь, а над базой все еще ворочалось электрическое томление. Ткнуть бы тучу, чтобы немедленно пролилась.

– Интересно, – вслух удивилась Надя, поднимая на Веснина смеющиеся глаза, – вот если бы сбывались тайные желания, хорошо бы это было?

– Конечно, хорошо, – незамедлительно отозвался Анфед и для убедительности прищелкнул пальцами. – Р-р-раз, и готово!