Михаил Ахманов - Меч над пропастью

– Не очень точно, эмиссар. – В голосе Мозга прозвучали виноватые нотки. – Я не обнаружил в стенах, полу и куполе какие-либо устройства, но поверхность камня обработали очень давно, миллионы лет назад. Исходя из общих соображений, ни одна космическая раса нашей эпохи, включая лоона эо, не смогда бы спроектировать такой портал. Он кажется древним.

– Очень древним, – уточнил Тревельян. При мысли насколько древним он вновь почувствовал, как замирает сердце и ползут по спине ледяные мураши. Никто не знал, когда даскины покинули Галактику и какая бездна лет миновала с эпохи их владычества – миллион, или десять, или сто миллионов. Представить подобный срок – тяжкое испытание для разума, ибо мысль не может опереться на какие-то события, пусть легендарные, как Троянская война, или мифические, как гибель Атлантиды, но все же сравнимые по давности с человеческой жизнью. Людям мнится, что древность – то, что было тысячелетия назад, а все лежащее за гранью их цивилизации расплывается в огромные протяженности геологических эр, когда время будто бы вовсе не существовало. Кости ящеров – не слишком веский аргумент в пользу того, что время в прошлом никуда не подевалось и не зависит от человека – во всяком случае, не такой весомый, как пирамиды и древние папирусы.

С даскинами было иначе. Костей от них не осталось, зато во многих мирах, обитаемых или безлюдных, на астероидах и в атмосферах протозвезд, подобных Юпитеру, нашлись другие, более реальные следы. Среди них был контурный двигатель, завещанный младшим расам, был Портулан Даскинов – древняя карта Галактики, были устройства для ликвидации отходов, споры странных тварей, способных к телепатическому общению, и всевозможные другие артефакты, которые с равным успехом могли оказаться детскими игрушками, творениями искусства или военной техникой.

Теперь к ним кое-что добавится, решил Тревельян, всматриваясь в пейзаж за гранью портала. Если разобраться, этот миг был историческим, сулившим такие перемены, каких не представить и не объять человеку, пусть даже видавшему виды разведчику ФРИК. Его сознание могло бы помрачиться от этих великих перспектив, но он вцепился в одну, пусть не самую важную мысль: больше не будет кораблей. Никаких кораблей, ни лайнеров, ни боевых крейсеров, ни грузовозов! Шагать через порталы от звезды к звезде, идти из мира в мир – что может быть легче и доступней! Конец флаерам и «уткам» [30], стратопланам и гравилетам, десантным ботам и челнокам-подкидышам! Шаг, и ты переместился из Парижа в Мельбурн, другой, и ты уже на Марсе, третий – на Осиере, Сайкате, Гондване или в метрополии хапторов Харшабаим-Утарту…

«Впрочем, хапторы вряд ли обрадуются, – подумал он с усмешкой. – А вот доктор Нора Миллер – та будет просто счастлива! Для археолога и этнографа, помешанного на даскинах, найти доселе неизвестный артефакт – оправдание жизни и многих лет упорных поисков. Возможно, он уступит ей честь открытия… Хватит с него Обручей Славы и Венков Отваги… [31]«

Заскрипела повозка, затопали яххи, послышались резкие голоса шас-га, и он очнулся.

Гравиплатформа Норы Миллер плыла среди невысоких скал, следуя руслом давно пересохшей реки. Долина была примечательная: некогда речной поток размыл каменистые берега с залежами гранатов и вымостил цветными камешками дно. Конечно, их не касалась рука гранильщика, но даже в природном состоянии они сверкали и сияли под лучами двух светил, висевших в раскаленных небесах. Пурпурные альмандины, кроваво-красные пиропы, оранжевые и желтые спессартины, зеленые и розовые гроссуляры, травянистые демантоиды… [32]Речное русло казалось сокровищницей индийского раджи, чьи богатства, покинув плен истлевших сундуков, выплеснулись на свободу.

– Красное, – сказал Шекспир, сидевший справа от Норы Миллер. – Красиво! Красные камни – осколки, упавшие с большого солнца. Они долго летят сюда, день и ночь, день и ночь. Ночью они светятся.

«Звезды?.. Метеоритный дождь?..» – подумала Миллер, но спросила о другом:

– Почему большое солнце шлет эти красивые красные камни?

– Хочет нас порадовать, – объяснил Моцарт, сидевший слева от нее.

– А маленькое солнце не хочет и потому не шлет камней?

– Шлет. Есть места, где осколков белого солнца много, – сообщил Шекспир и принялся описывать эти камни – скорее всего, горный хрусталь.

Миллер слушала его с интересом, записывая все сказанное. Этот разговор не просто развлекал ее – она изучала логические способности зверолюдей, их дар фантазии и импровизации.

– Кроме красных осколков здесь встречаются желтые и зеленые, – промолвила она. – Но в небе только два солнца. Желтого и зеленого нет. Откуда же камни такого цвета?

Шекспир и Моцарт задумались. Они обладали интуитивным мышлением и, как убедилась Миллер, могли устанавливать связи между отдаленными фактами. Их гипотезы были не всегда верны, но довольно забавны.

– Сейчас в мире два солнца, – сказал Шекспир. – Но, может быть, в далекие, очень далекие времена их было четыре? Потом желтому и зеленому стало скучно, и они улетели, чтобы поглядеть на других людей, не похожих на нас. – Он поднял пушистую головку, заглядывая Миллер в лицо. – Большая Белая, ты плетешь слова так, будто в твоем мире только одно солнце. Какого оно цвета?

– Желтое.

– Вот видишь – желтое! Оно могло улететь отсюда к тебе, а зеленое отправилось еще куда-то. И теперь только камни напоминают о них.

– Солнца просто так никуда не улетают, – заметила Миллер. – Это невозможно.

– Почему? В мире все меняется, – возразил Шекспир. – Меняется, но не исчезает. Когда-то здесь была река, и Большая Белая, взглянув на нее, подумала бы: вот река, полная воды. Но воды теперь нет, нет желтого солнца, нет зеленого, зато остались камни.

В основе мысль была абсолютно верной. Нору Миллер поразило, что Шекспир высказал ее почти такими же словами, как в «Метаморфозах» Овидия: «Omnia mutantur, nihil interit» [33]. Эта формулировка предвосхищала закон сохранения энергии и материи.

У Моцарта имелось свое мнение насчет камней.

– Их цвет мог измениться, – произнес он. – Камень, если полить на него воды, темнеет, потом светлеет. И трава… цвет травы тоже другой, когда она высыхает.

– Ты умный. Вы оба умные, – сказала доктор Миллер, вытащив из рюкзака тюбик с шоколадом. Ее малыши заслуживали поощрения. Пусть даже эта пещера с водопадом окажется чистой выдумкой, шоколад они получат – столько, сколько смогут съесть.

Долина резко пошла вверх. Когда-то здесь были речные пороги, вода ярилась и бурлила, обтачивая валуны до зеркального блеска; сейчас они торчали серыми слоновьими тушами среди разноцветной гальки. Близилось самое жаркое время дня: белый карлик Ракшас прошел зенит, гигантский красный Асур висел над головой расплавленным горнилом. Имплант, спасавший Миллер от жары, духоты и солнечных ожогов, трудился на пределе, и она ощущала, как по спине стекают струйки пота.