Войчех Швидзиневский - Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть первая

Проситель побледнел и сглотнул слюну со звуком, который в царящей в кабинете тишине прозвучал словно заворот китовых кишок.

— Н-ну, так как же тогда было? — через какое-то время ласково спросил Его Благочестие.

— Я… ну да… Ваше Благочестие, теперь я уже припоминаю. Только тогда я совершенно не понимал, что это означает…

— Хм… За год перед аттестатом зрелости? Ну хорошо, не знали… Но ведь теперь-то уже знаете?

— Да, Ваше…

— И наверняка от всей души сожалеете, правда?

— Да, Ва…

— Тем не менее, — перебил просителя Его Благочестие, — вы не исповедались до сих пор в этом проступке, не понесли покаяния…

Переполненное раскаянием лицо просителя красноречиво говорило о продолжении беседы. Его Благочестие отложил распечатку и медленно вытер лицо жестом человека, падающего уже от усталости.

— Поймите мою ситуацию, — сказал он наконец. — Трибуна маленькая, а желающих много. А вы были настолько близко… Жаль, очень жаль. — Он поднял голову и пару раз мотнул ею. — Ну да ничего, быть может, кое-что сделать и удастся. Человек — существо ведь несовершенное. Я дам вам письмо в приход, и как только с этим делом справитесь, через канцелярию подайте дополнение к своему прошению. Сошлетесь на меня… Ну ладно, Господь с вами.

— И с Вашим Благочестием, — покорно поклонился проситель, поднимаясь со скамеечки для стояния на коленях. Его Благочестие быстро заполнил формуляр, подал посетителю и кивнул мне головой, вытянув указательный палец. Кивок означал «вывести», палец «следующего пока не вызывать».

Я постоянно восхищался дипломатическими талантами Отцов Селекционеров. Пара слов, и посетитель, вместо того, чтобы скулить, что его послали, уходил, сияя от счастья. Вот у него записка; выходит — есть еще шанс. Вот как о людях заботятся, сам Его Благочестие делает все, что только можно, только чтобы помочь. Любой может прийти сюда и просить, чтобы его допустили пред Господа нашего. И каждого выслушают.

Дело другое, что еще не случилось — во всяком случае, на моей службе — чтобы кто-нибудь из тех, приходящих с улицы, без какой-то поддержки, смог бы своего добиться. Но, в конце концов, всех же запустить сюда и невозможно.

Я сделал поворот на сто восемьдесят, провел весьма тронутого проявленной в его отношении просителя к двери и вышел за ним.

В коридоре ожидало еще человек двадцать, один из них энергично схватился на ноги. Я остановил его жестом руки.

— Перерыв, — сообщил я. — Его Благочестие примет следующего посетителя через четверть часа. Прошу…

Тут я замолчал, заметив какое-то замешательство на лестнице. Из-под рук нескольких постовых, явно пытавшихся ее задержать, неожиданно вырвалась какая-то девица и налетела, с силой и скоростью пушечного ядра, прямиком на меня. Я только и успел упереться плечом о фрамугу — а она уже влепилась в меня, расплющилась на груди, так, что я даже почувствовал тепло в животе. Словно пескарь она пыталась любой ценой проскользнуть в кабинет.

— Пожалуйста, ну пожалуйста, пропустите меня, — только и услышал я, на мгновение мелькнул острый, словно бы змеиный профиль и буря рыжеватых волос. Я с трудом смог удержать стремящиеся вперед округлости. А через пару секунд примчались и постовые.

— Запрещено устраивать беспорядки! — бешено просопел один из них, профессиональным жестом выкручивая девчонке руку. Они поволокли ее назад, к лестнице; она еще немного дергалась, но только поначалу. Впрочем, я и не приглядывался. Здесь можно было увидеть и не такое.

— Так… — инстинктивно пригладил я мундир. А просители, казалось, не замечали ничего, если не считать потолка или собственной обуви. — Прошу обождать.

Я вернулся в кабинет, захлопнув за собой тяжелые, дубовые половинки дверей. Его Благочестие уже исчезло, только бело-красное полотнище слегка колыхалось. Я вздохнул, оттирая пот со лба.

Через мгновение из маленькой дверки в противоположной к письменному столу стене появилась голова Бибола. Несмотря на тонкий слой пудры под глазами, рожа его в самый раз годилась на обложку учебника, посвященного похмелью. Прекрасное украшение кабинета.

— Тебе повезло, что мы находимся в освященном месте.

— Да ладно тебе, завязывай, — захрипел тот. — Поговорим, как только я подлечусь.

— Ага… Позвони, если чего с тобой стрясется. Даже среди ночи. Я еще обязан увидеть тебя трезвым, прежде чем все мы отправимся на небо.

— Ну, знаешь ли… — возмутился Бибол. — Господь вознес нас над иными, неверными народами, избрал для своего повторного пришествия, а я должен ходить сухим? Что же за поляк был бы я тогда?

— В сектор Р-4?

Поднимаю глаза и трачу несколько секунд, чтобы извлечь спросившегося из фона волнующейся толпы. Когда ты столько времени торчишь в ней, ей не принадлежа, окружающие люди перестают существовать, сплавляясь в однородную массу.

Типичнейший деревенский попик с простодушным, лучащимся от счастья лицом, ведущий свою череду овечек с флагами, транспарантами и кольцами колбасы в авоськах.

— Прямо, в третью аллею направо, а потом в четвертую по направлению к алтарю, — отвечаю я абсолютно без какого-либо смысла. Все аллеи и переходы давным-давно затоптаны, от определявших их барьеров осталось одно только воспоминание — точно, что народ разобрал на реликвии. Действует полнейшая спонтанность, кто только куда впихнется. Зато вопрос этот на мгновение придает мне на мгновение чувство важнейшей миссии. Я знаю, зачем меня здесь поставили — чтобы я отвечал на вопросы, если бы у кого-нибудь возникла охота их задать!

Что-то странное. Лишь через какое-то время до меня доходит, что именно: тишина. Умолкли хоральные молитвы из гигантских динамиков, уже несколько часов растворявшиеся в монотонном шуме движущейся толпы. Но всего лишь на несколько секунд. Кто-то в тех же динамиках хрипло задает тональность, и тут же, над лугами величиной с целый свет срывается женский плач:

Именно эту песнь и гремел соборный хор, когда автоматически врубился мой телевизор. А после нее знакомое, будничное: «Да прославится Иисус Христос, во имя Божие вас приветствует Телевизионный Вестник Новостей. В сегодняшних сообщениях: подготовка к Пришествию Господнему; интервью с председателем Союза Истинных Поляков и Католиков; грешные народы востока и Запада с завистью и восхищением говорят о милости, завоеванной нашим героическим народом. Начнем же мы, как обычно, с вечерней молитвы из часовни Польского Телевидения. Воронича [14] Похоже, на ул. Вороничей находилось здание Польского Телевидения или какое-то его отделение. , как меня слышите…»