Window Dark - Я - оборотень

Ворон склонился над часами, по циферблату которых резво прыгала секундная стрелка, а я вновь пошел мотать круги, вкладывая в это все свои силы. Оказавшись на полу, я осторожно посмотрел на толпу.

— Пятьдесят семь секунд. — гордо заявил Ворон, словно сам проделал этот нелегкий путь. — Ты бы так в первый раз прыгал, а теперь снимаю еще пять секунд.

Проявляя все чудеса ловкости, я открутил еще одну десятку, но безуспешно. На этот раз я не уложился даже в минуту.

А когда я не попал в заветные уже сорок пять секунд, Ворон вновь включился в игру.

— Да, плохо, плохо, — процедил он, — придется добавить ускоритель. Ну, кто хочет быть ускорителем? Может ты, Пахан?

Но Пашка мигом затерялся в толпе, а на роль ускорителя вызвался здоровенный шкаф, сидевший на табуретке в первом ряду. Теперь, чуть я задерживался на каком-либо этапе, ускоритель отвешивал мне чувствительного пинка так, что я пулей взлетал или опускался на следующую ступеньку мучительной трассы.

Подгоняемый страхом и пинками ускорителя, я снова начал свой тяжкий путь. Но не помог и ускоритель.

— Пошло дело, — сказал Ворон, одобрительно поглядев на меня. — Лучше, чем прежде. Но ты, брат, снова не уложился. Снимаю пять секунд.

И я вновь включился в эту проклятую гонку. Однако, на пятом кругу, когда Ворон выносил на всеобщее обсуждение идею — не придать ли мне еще одного ускорителя — я зацепился за спинку верхней кровати и рухнул вниз головой.

Я лежал, молча скрючившись на полу. Легкие с шумом ходили туда-сюда, высасывая кислород из все новых и новых кубиков окружающей среды. Сердце колотилось так быстро, что, казалось, выскочит сейчас из грудной клетки и умчится вдаль, подальше от этой мрази.

Похоже, что на теле не было ни единого места, которое бы не болело в тот момент. Но не боль жгла меня, а обида, на то, что я ничего не мог сделать, на то, что все были против меня, на то, что толпа диктовала здесь свои условия, а я не мог ей противостоять, на то, что эта кодла давила своей силой и могла заставить меня делать все, что было ей угодно. И от этого на душе становилось невыносимо погано…

… Это вам хорошо. Сидите себе в одиночестве, почитываете себе книжку, да возмущаетесь между делом: "Уж я бы конечно, не стал так выпрягаться. Уж я бы, разумеется, всем им показал, как должен себя вести настоящий пацан". Да что сейчас об этом, — посмотрел бы я, что бы вы делали в моем положении, если среди вас не окажется вдруг парочки Брюсов Ли, раскидывающих врагов пачками по ближайшим кустам. Здесь зубы заговаривать бесполезно — против толпы приемов не предусмотрено.

… Легкий пинок возвратил меня к действительности.

— Не заснул, братан? — осведомился Ворон и вздохнул. — Ладно, с гонками закончим.

Тяжело дыша, я поднялся и оглядел насмешливые лица толпы.

— Че бы тебе еще придумать? — не унимался Ворон. — А! Шахматы! Ты в шахматы умеешь играть?

Я молча кивнул.

— Э, Федя, тащи шахматы.

Худенькая фигурка выскользнула в дверь. Пока ходили за шахматами. я отдышался и постепенно пришел в норму. В шахматы я играл неважно и довольно редко. Теперь же я усиленно вспоминал свои старые ошибки, чтобы не допустить их в этой, такой ответственной для меня игре.

Тем временем вернулся Федя. Раскрыв принесенную коробку, Ворон возмущенно заорал:

— Ты че принес, падла? Я разве тебя за этой туфтой посылал? Беги, неси старые!

— Может не надо, Ворон, — чуть слышно произнес Федя.

— Во дает! Да ты, бычара недобитая, кого защищаешь. Шакала, который с девочками балдел, пока вы все месяц в колхозе умирали. Ты меня че, учить вздумал?

Понурив голову, Федя вновь скрылся из комнаты. Обрадованный непредвиденной передышкой, я почувствовал себя более уверенно. Похоже, что жизнь снова входила в свою колею. Но тут появился Федя с другой коробкой.

— Во! Это то, че надо! Видал такие шахматы? — Ворон сунул раскрытую коробку мне под нос.

Шахматы, действительно, были старыми. Я таких раньше не видел. Могучие фигуры были искусно выточены на станке. Конские морды смотрели как живые, а остальные фигуры оканчивались конусовидными башенками. Даже пешки в этой коробке были остроконечными, а не круглыми, как делают теперь.

— Ну, давай, лезь на шкаф, — Ворон захлопнул коробку и прогремел шахматами у меня над ухом. — Да, ботинки сними, не забудь, а то наследишь там. И носки, пожалуй, тоже.

— Зачем? — не понял я.

Толпа вновь захохотала.

— Ты, мальчик, здесь вопросы не задаешь. Ты только исполняешь. Понял?

Я кивнул, скинул ботинки и носки и полез на шкаф. Тот натужно заскрипел, затем угрожающе затрещал, но выдержал.

— Че сел то? Вставай!

Я встал и посмотрел вниз. На полу возле шкафа Ворон в произвольном порядке расставлял фигуры на принесенной доске.

— Во комбинация! — сказал он, закончив, и даже прищелкнул языком от восхищения. — Ну, че встал? Прыгай давай.

Такого поворота событий я не ожидал и поэтому замер в нерешительности на краю шкафа. Только теперь до меня дошло, почему не подошли новые шахматы.

— Прыгай, или тебе тут не жить! — зловеще пообещал Ворон. Комнату заполнила тишина. Толпа замерла в предвкушении нового зрелища. И тогда я крепко зажмурив глаза, прыгнул вниз.

Словно раскаленные иглы впились в мои ступни. Я вскрикнул от боли и повалился на пол рядом с разрушенной «композицией».

— На сегодня все! — торжественным голосом объявил Ворон конец представления. — Да, чуть не забыл. Погоняло твое будет — Сверчок.

Скорее всего он выбрал первое слово, пришедшее ему в голову. Но мне уже было все равно. Я лежал, вглядываясь в пыльное пространство под кроватью, и крепко закусил губу, стараясь не взреветь от боли и обиды, пережитой мною за этот вечер.

И потянулись серые однообразные дни, как небо в день моего приезда. Подъем, учага, шатание по городу, вечер в общаге, сон. Круг замкнулся. В учебе я особо не выпрягался, чтобы не прослыть прогибщиком, и числился твердым середняком. Учиться было скучно и тягостно. Я уже начал жалеть, что так рано вырвался из дома. Впрочем мне и после одиннадцати классов ничего особенного не светило.

Отсидев положенное время в учебном корпусе или на скамейках в кустах за мастерскими, я отправлялся бродить по городу, стараясь не нарваться на какую-нибудь местную шоблу. В общаге сидеть — одна скукота, да и не безопасно. Если ты не попал под руку коменданту и не угодил на очередную уборку территории под окнами, щедро усыпанной обломками стульев, осколками, бычками и разным другим мусором, то тебя мгновенно вычисляли старшаки, и весь вечер приходилось проводить у них на побегушках.

Вычислить тебя могли и в столовой, где каждый учащийся бывал в среднем два раза в день — то завтрак проспишь, то на ужин опоздаешь или перехватишь что-нибудь на стороне. Денег водилось мало, поэтому на кино и более солидные мероприятия рассчитывать не приходилось. Благо питание организовывалось по бесплатным талонам, а ими старшаки не интересовались, им нужны были наличные деньги.