Генрих Гаузер - Мозг-гигант

— Уберите это!

— О нет, нет, — с лицемерным участием воскликнул один из врачей. — Об этом и думать нечего! Придется уж потерпеть до конца! Так надо… Что вы сейчас ощущаете, доктор Ли?

— Чьи-то пальцы… Мягкие пальцы простукивают меня со всех сторон… Похоже на вибрационный массаж. Но странно, они стучат изнутри, как слабые пневматические молоточки, в бешеном темпе. Будто моя диафрагма служит им вместо барабана. Но это не больно.

— Хорошо, и даже отлично! Вы превосходно передали свое ощущение, Ли. Итак, горящий город, кажется Манила? Это было, когда туда возвратился Мак-Артур, не так ли? Ваш второй поход вы проделали на Филиппинах, верно? Вам за него пожаловали почетную медаль конгресса?

Да, это были Манила и Минданао, где японцы сопротивлялись в пещерах до горестного конца.

Батальон, которым командовал Ли, наступал вниз по крутому склону, без всякого прикрытия. Чистейшее убийство! И, когда лучшие из его солдат были скошены, он сам превратился в исступленного убийцу: кинулся к бульдозеру, вскочил на него и таранил пещеру с противником, подняв бульдозерный нож как щит против заградительного огня. Лавиной камней и земли он снова и снова заваливал сверху, с горы, вход в пещеру, похожую на огнедышащую пасть дракона; и так до тех пор, пока не засыпал ее со всеми, кто в ней находился…

Впоследствии он и сам не мог понять, почему и как совершил этот поступок. Лично для него дело кончилось обмороком от потери крови. В лазарете ему вручили орден, хотя он и не считал, что заслужил эту награду.

А теперь фильм показывал то, чего он не мог наблюдать тогда сам, — исход войны за Филиппины… Снятые с воздуха вулканические скалы, искрошенные в порошок… Пикирующие бомбардировщики, атакующие маленькие дымовые столбики на земле — выходы из вентиляционных шахт, колодцев, где укрылся обороняющийся противник, уже побежденный, но еще не сдавшийся… Большие, неуклюжие баки тяжело вываливались из бомбовых люков… Потом желатинизированный бензин воспламенялся, превращая тысячи запертых в ловушке людей в сплошной пылающий костер…

Уже давно, лет двадцать, старался он забыть войну, замуровать все эти воспоминания в глубоких тайниках подсознания. Но проклятые врачи выпустили чудище войны на волю. Чудище глядело на него с экрана, и под этим взглядом замирало сердце. Этот взгляд оказывал на зрителя такое же гипнотическое действие, какое древние греки приписывали недвижному взору Медузы Горгоны.

Будто сквозь туман, раздался голос Мелли-ча, а впрочем, может быть, и голос Бонди:

— В чем дело, доктор Ли? Вы дрожите, у вас обильный пот — что с вами?

— Это из-за ваших лучей, — пытался он защищаться. — Из-за вибрации… из-за пальцев. Они добрались до сердца. Теперь кажется, что все тело стало-сплошным сердцем… Будто чья-то чужая жизнь проникает в мою… Это ужасно. Ради господа бога, прекратите!

— Рановато еще, доктор Ли, рановато! Ведь все в полном порядке! Вы чудесно реагируете! Вы же себя отменно чувствуете, правда?

«Добраться бы до твоего горла, дьявол, — подумал истязуемый — Уж я бы сумел выдавить елей из твоего голосочка! И жалеть бы потом не стал!» Он попытался сделать движение, но понял, что это выше его сил: каждый мускул замер в каталептической спазме.

Потом до его сознания дошел голос второго врача:

— Мы показали вам этот небольшой кинофильм, чтобы побудить вашу психику к созданию собственного кинофильма. Вы реагировали, то есть последовали нашему призыву. Пока вы смотрели картину, лучи-щупальца, работавшие в пять слоев, зафиксировали все ваши реакции и передали их в приемное устройство «мозга». «Мозг» читал ваши мысли в прямом смысле слова, а теперь он транспонирует их для вас в реальные, видимые образы. Сейчас мы покажем вам воплощение ваших собственных мыслей.

Кинопроектор, отдыхавший с минуту, снова застрекотал. Когда первый зримый образ показался на экране, в кабинете раздался тихий стон. В нем смешались удивление и острая боль. Звук этот непроизвольно вырвался у Ли, когда разверзлись перед ним глубины собственного подсознания. Вот что предстало его взору.

Чудовищный зверь, похожий на спрута, полз по хлопковому полю, наползал все ближе и ближе, огромный, угрожающий. Вдруг раздался короткий, взволнованный лай, и пятнистая охотничья собака ринулась через поле на чудовище. Плачущий голосок маленького мальчика молил: «Муша, Муша, не надо, пожалуйста, не надо!» Но пес не обратил внимания на просящий голосок. Чудовище блеснуло громадным злобным оком, схватило собаку своими щупальцами, разодрало собачье тело на куски и разжевало их страшными саблевидными зубами…

Как сквозь сон, различил он слова врачей:

— Кажется, для него это было сильным шоком! При столь эмоциональной натуре, да еще в юные годы такое впечатление оставляет в психике неизгладимый след.

На экране вспыхнуло изображение «Военной академии имени Александра Гамильтона». Это был не вполне реальный образ, и все же более реальный, чем сама действительность. Узкий двор, окруженный высокими каменными стенами, с наклоном внутрь; словно в карауле, застыли гигантские грозные крепостные башни; перед чугунными, навечно замкнутыми вратами циклопических размеров шагал взад и вперед моряк-часовой, огромный, призрачный солдат морской пехоты, всегда охранявший здесь все ворота, чтобы никто никогда не мог убежать…

— Должно быть, его отец, — прошептал голос врача у изголовья. — Вернее, прообраз… Сейчас, держу пари, он извлечет и мать…

Как на рисунках примитивистов или на старинных фресках, где фигуры царей и цариц изображались огромными, а фигуры простых смертных — маленькими, Ли увидел на экране свою мать… Он как раз принес ей радостную, как сам думал, весть, что медицинская комиссия пропустила его. Лицо ее заняло весь экран. Оно казалось составленным из зубчатых кусочков эктоплазмы и было совершенно прозрачным, кроме глаз. Их наполняла глубокая боль и скорбь. Эти глаза вперились в его собственные. Изо рта вился дымок, из дыма складывались слова:

— Но, Семпер, ты же еще совсем ребенок! Нельзя посылать детей туда, на такое дело, просто нельзя!

Эти слова, написанные дымом на экране, понеслись к нему, словно на крыльях.

— Изумительно! — с восхищением прошептал врач за спиной лежащего. — Помните сведения, полученные письменно? Она скончалась от рака полгода спустя после того, как сын ушел за море.

— Помню, помню! — отозвался второй голос. — Он больше никогда ее не видел. Наверное, из этого также развился сильный комплекс.

Теперь на экране плясали какие-то образы, почти абстрактные, не имевшие, казалось, ничего общего с действительностью или с документами войны. Это были завихряющиеся столбы дыма; иногда они становились темными недрами грозовой тучи. Сквозь тучу скользил планер, то и дело освещаемый вспышками молний. На доли секунд они озаряли вокруг какие-то фрагменты ужасной действительности: горящий океан, где из глубины пламени изредка показывались искаженные человеческие лица; неотвратимые гусеницы танка, надвигающиеся на живое человеческое тело, которое остается потом позади, распластанное, как све-жесодранная, залитая кровью шкура. И опять надо всем — ревущая, крутящаяся мгла и темень.