Джеймс Ганн - Рождество - каждый день

Среди разбросанных на столе предметов лежала тоненькая черная книжка. Я развернул ее. Записано несколько поступлений. И корешки чеков, множество корешков. Письмо в красном конверте извещало, что на счету денег больше нет. Пятьдесят девять долларов и шестьдесят семь центов — вот что осталось у Джин.

Но должно быть что-то еще! Сберегательная книжка. Конечно. Не надо волноваться. Сберегательная книжка.

Вот она! Еще одна черная книжка, только поменьше. Я полистал страницы. Так много снято! Что же осталось?

Сто двадцать один доллар! Нет! Три года ада — и сто двадцать один доллар?! Мой рассудок отказывался понять.

Открылась дверь. Я встрепенулся. На пороге стояла Джин со свертком в руке.

— Ой, ты опять выключил, — сказала она тоном капризного ребенка.

— Джин, — произнес я дрожащим голосом. — Джин! Куда они делись?

— Кто? О чем ты спрашиваешь?

— Деньги. Деньги, которые тебе заплатила компания в мое отсутствие. Сто пятьдесят тысяч долларов. Куда они делись?

— Но ведь у тебя чековая книжка. Там все. Там все видно.

Я повалился в кресло, скрючившись, сжимая в руке две черные книжечки.

Джин не производила впечатление помешанной. Она рассуждала вполне разумно. Она объясняла, пыталась мне втолковать. Я готов был даже поверить, что я просто непонятливый.

— Теперь надо намного больше, чтобы прожить. Надо больше всяких вещей. Люди теперь больше покупают, — твердила Джин. — Это жизненный уровень. Он повысился. Все это говорят.

— Продукты, — простонал я. — Тебе их никогда не съесть.

— Так расхваливали, — туманно сказала она.

— И вся эта одежда! Сгниет прежде, чем ты наденешь.

— О, Фрэнк, синтетика не гниет, — рассердилась Джин. Мне хотелось спросить, что она сделает, когда все комнаты заполнятся до потолка, но у меня мелькнула дикая мысль, что она ответит: «Запрем двери и начнем сначала».

— Куда ты их девала? — прохрипел я. — Как ты могла так много истратить?

— У нас «кадиллак», — сказала Джин. — И новый кондиционирующий аппарат. Не включен, конечно, и разные другие вещи. — Она двинулась к телевизору.

— Все! Больше ты телевизор не смотришь, — сказал я, загородив ей дорогу. И больше ничего не покупаешь!

— Хорошо, Фрэнк, — кротко согласилась она.

— Пойди приготовь мне поесть. И ничего из консервных банок! Бифштекс. Лук. Стакан молока.

— Хорошо, Фрэнк, — сказала она и покорно направилась в кухню.

— А потом ляжем спать, — заявил я.

Все было совсем не так, как я ожидал. Неконсервированного ничего не оказалось, и новая кухонная плита не была включена. Еда была холодной. А потом?.. Что ж, может, я слишком многого хотел. Может быть, слишком большой срок отсутствовать три года. Все было безличным, не удовлетворяло. Я чувствовал себя обманутым, раздраженным. Я долго не мог заснуть, а потом увидел сон.

Снилось мне, что я вижу страшный сон. Надо во что бы то ни стало проснуться. Безуспешно звенит будильник. Я беспокойно ворочаюсь. Меня ждет неотложное известие. Произошла какая-то авария. Погас маяк. Или радиолокатор поймал новое скопление астероидов? Во что бы то ни стало проснуться…

Я открыл глаза. Было темно, но я сразу понял, что я не на маяке, где находился бесконечных три года, а в своей спальне на Земле. Сон в моем сне не был кошмаром. Кошмар — то, что произошло в действительности. Денег нет, испарились, брошены на ветер.

Я повернулся на бок. Джин ушла, Джин с огненно-рыжими волосами, которые были прежде белокурыми, с выкрашенными сосками, с вялым, инертным телом. Из столовой доносились голоса.

Я встал и сквозь груды одежды протиснулся к двери. Джин в ночной сорочке сидела перед телевизором, глаза ее были гипнотически прикованы к экрану. Мерцающие цветовые волны играли на ее лице.

Холодная дрожь, охватывающая, когда на твоих глазах совершается чудовищное, бессмысленное преступление, сменилась во мне гневом еще более холодным. Я посмотрел на свою руку. Она сжимала латунный подсвечник. Я где-то, не помню где, подцепил его. Я подкрался и с маху ударил по телевизору. Экран разлетелся вдребезги. Я ударил еще раз. Расщепилась деревянная рама. Я колотил безостановочно, пока от телевизора не остались одни обломки, а вместо подсвечника — длинный, изогнутый металлический стержень. Рука моя тяжело повисла.

Джин взглянула на меня испуганными, изумленными глазами.

— Фрэнк, — голос ее задрожал. — Я…

— Ложись в постель.

Она пошла медленно, оглядываясь через плечо. Я устало опустился на пол перед обломками.

Что это — бред или происходит на самом деле? Какой-то кошмар, похожий на сновидение, пронизанное реальными страхами, непостижимыми и бессмысленными поступками. А может быть, я все еще в полой сфере, ношусь меж астероидов и, лежа на своей койке, вижу сон. Но никогда прежде мне не снилось, что я сплю и вижу сон.

Рука болела. Из множества порезов струилась кровь. Я пошел в ванную, отыскал полотенце и обмотал руку. Потом вернулся в столовую. Сел и уставился на крошево телевизора. Пробивался рассвет. Надо обратиться к кому-нибудь за помощью, за объяснением. Я знал лишь одно место, куда мог бы пойти.

Я не спеша оделся. Рука перестала кровоточить. Уходя из дома, я запер все двери и вынул ключи. Я хотел застать Джин, когда вернусь. Должны же мы договориться, как нам жить дальше.

Здание находилось неподалеку от Таймс-сквер. Оно было устремлено ввысь, где сияли бы звезды, если бы их не погасил день. Солнце нещадно палило. На улицах грохотали рождественские гимны.

По фасаду перед зданием было выгравировано: AD ASTRA PER ASPERA. [1] Через трудности к звездам (лат.). Когда-то я думал, что это девиз нашего времени, теперь я в этом уже не был уверен. Может быть, его заменили другим.

— Входите, пожалуйста, — сказала секретарша. На ней было платье, и в нем она была куда соблазнительнее, чем те, оголенные, — Мистер Уилсон ждет вас.

Я вошел в кабинет, откуда вышел немногим больше трех лет назад, отправляясь к звездам.

— Вы знали, что я приду? — спросил я.

Старо-молодое лицо Уилсона казалось симпатичным и человечным.

— Разумеется, — ответил он.

— Что здесь произошло? — в отчаянии сказал я. — Или причина во мне? Что произошло с миром? Что мне делать?

— Так много вопросов, — медленно заговорил Уилсон. — За эти три года действительно многое изменилось. Нам, тем, кто следил за развитием, это не кажется таким уж скверным. Но, представляю себе, вас это потрясло. Вспомните, мы предложили вам продлить контракт.

— Еще три года там?! — Я содрогнулся.

— Да, конечно, нелегко, — сочувственно сказал Уилсон. — Итак, продолжаю. То, что случилось, по-видимому, было неизбежно. Уж очень многое содействовало этому. И если кому-нибудь кажется, что произошло это внезапно, то только потому, что все изменилось сразу. Немалую роль сыграл Институт рекламы. Его финансировали крупные филантропические общества, он был создан с целью изучения рекламной психологии. Институт добился успеха, и повернуть назад было уже невозможно. Результаты нельзя было держать в тайне.