Валерий Генкин - Победитель

И только румяные путешественники во времени точно знают, что все будет хорошо.

Никита отлеживался после удара, думал о доме. Новогодний конверт снеговик с носом-морковкой в левом верхнем углу - встал перед глазами за минуту до того, как вошел Фома Ильич.

- Здорова ж у тебя голова, Никита. Сваи забивать, ха! Плясать можешь?

- Нет пока.

- Ну ладно. Держи.- И протягивает письмо. С морковным носом. И пароходом на зеленой марке. Все точно.

И не распечатывая конверта, Никита знает: отчим оправился от ревматической атаки и уехал в Цхалтубо, мать оформляет пенсию, дважды звонила Наташа...

Покатилось, поехало.

В мозаике кадров увидел он Фому Ильича в короткой несвежей рубашке с тощими, обвислыми, исколотыми ягодицами... Учетчицу Настю с распухшим от слез лицом... Себя - старцем, руки охватили лоб, глаза прикрыты, в почтительной тишине он встает, огибает резной угол стола - и падает ничком на ковер. Конец. Тьма.)

- Вы делаете попытку показать нам другого, новообращенного Никиту. Человека, чей дар позволил ему не только заглянуть в будущее, но и посмотреть вокруг себя и на себя по-иному. Мне, правда, все время мешали ваши - или Никитины - размышления о необязательности того будущего, которое является в его видениях. О возможности изменить эти трагические судьбы. Я всегда считал очевидным, что будущее - результат нашей волевой деятельности. Так что Никита, по-моему, ломится в открытую дверь.

(Завидный оптимизм. А если судьба - коридор. Пасть удава.

Неизбежность. У Никиты этот страх смешан с надеждой. Он одновременно знает будущее и пытается его преодолеть, изменить, разделить судьбу жертвы. Знание заурядной цепочки событий, которая составит его жизнь, перестает быть главным. Никита начинает совершать поступки. Первый - спасение Насти от этого борова, вечно пьяного бульдозериста, чье скотство виною рождения несчастного урода, увиденного Никитой на руках Насти там, в будущем...)

- Чувствуется, вы не знаете, как быть дальше. Эти планы Никиты залучить Фабера в Москву, показать, как бы случайно, знакомому онкологу - все это очень искусственно. Описывать повседневное существование ясновидца - задача для вас чересчур сложная. Куда проще поразмышлять о его страстях, сомнениях и страданиях. Сюжет пробуксовывает, становится откровенно скучно. А между тем выход из таких положений найден еще Гоголем. Помните - проснулся майор Ковалев, а нос на месте. И вам бы разбудить Никиту в одно прекрасное утро и нет уж его обременительного дара.

(Ах, Пышма, Пышма. Я снова вынужден признать вашу правоту. Конечно, так бы удобней. Хватило бы Никите до конца дней заботы о Насте да о Фабере. Зачем еще ежедневно, ежечасно прознавать о будущих драмах родных и друзей, близких и знакомых, а то и вовсе чужих людей - прижали в автобусе к молодцу в оранжевой ветровке, и ты видишь, как его накрывает лавина в Баксане. А с Настей...

- Тебе одного бревна мало, недобиток, падло? - Черный вонючий кулак сгреб рубашку, подтянул к подбородку. Бульдозерист сопит и больно бьет Никиту коленом в низ живота.

Школьный ужас унижения. Но Никита поднимает глаза и видит перед собой отца обреченного жалкого существа. Страх сменяется жалостью. Колебания уверенностью, знанием, что надо делать.

Собственно, предощущением встречи Никиты и Насти и кончается рассказ, потому что соединение этих людей неизбежно, но настолько непонятно, что писать об этом Илья не осмелился.)

- Вот и кажется мне,- подвел итог Пышма,- что могли вы написать вполне сносный рассказ о том, как приехавший на стройку юноша, преодолев сложности перехода к новой жизни, обретает счастье в труде и любви - иначе говоря, женится на милой Насте и забывает о детских метаниях и страхах. Либо, если уж засела в вас непреодолимая тяга к фантастике, незачем бить человека поленом по голове, а честно сажайте его в машину времени и в тысяча первый раз жуйте жвачку временных парадоксов. Вы же, коллега, уселись между стульев, по каковой причине и почернели фиаско.

- Ты огорчен? - спросил я, когда Илья кончил.- Плюнь. Выбери другой журнал.

- Знаешь,- улыбнулся он,- я и сам хотел так поступить. До встречи с этим... Пышмой. А теперь мне кажется... Мне кажется, он будет ждать.

- Чего?

- Еще рассказов.

Самонадеянность никогда не отличала моего друга. Поэтому я принял его слова за шутку. И разлил остатки вина.

- Ты помнишь моего отца? - спросил Илья.

- Конечно.

Я хорошо помнил болезненного мрачноватого соседа по исчезнувшему уже дому, что стоял в несуществующем уже переулке, сбегавшем к Москве-реке от каменного терема бояр Романовых.

- В последний год он совсем ослабел, стал рассеянным. Часто погружался в какую-то задумчивость, перебирал старые конверты, две-три фотографии. А за несколько дней до смерти почувствовал себя лучше, повеселел и сказал, что собирается съездить в Керчь. Он родом из Керчи. Их было четверо, рассказывал он мне. Он, два его друга, Борис и Иван, и Ксения. Всегда вместе. Все общее. А после войны так и не встретились. Несколько писем - и все. А ведь эти трое живы. Иван Филиппович приезжал на похороны. Вот я и подумал - живут люди, очень нужные друг другу. Только они не знают об этом. А когда узнают - уже поздно. Теперь представь, что по какой-то странной случайности, магическому совпадению все они в один и тот же день приезжают в город своего детства...

И я уже знаю, пройдет два-три дня, и в моей квартире раздастся телефонный звонок.

- Ну как ты там? - спросит Илья.

- Ничего, помаленьку,- скажу я. А потом побегу в булочную за печеньем к чаю, потому что друг мой большой любитель сладкого.

Дело шло к ноябрю, по каковой причине в профкоме имелись в избытке соцстраховские путевки.

- Ты тему сдал? Сдал. Отгулов хватает? Хватает. Чего тебе еще надо? За семь-то рублей!

Действительно - чего? Я и поехал. И не пожалел. Не то чтобы место было уж очень. Боже сохрани. Там-сям рощицы березовоосиновые. Черные, разбитые трактором дороги. Небо низкое. Правда, в рощу заедешь - там награда. Сумасшедшая земляничина.

Кучка престарелых опят. На корточки присядешь - волшебный моховой лес в паутине и ошметках коры. И вот как-то, имея при себе палку и пакет с десятком свинушек, я взбираюсь на холм, где лесок чуть погуще, и на самой опушке у крутого склона натыкаюсь на роскошную спину: по нежной охре витиеватый герб табачной фирмы. Выше - вязаная шапочка красно-белого колера. На крайнем юге - серебристые дутые сапоги-снегоходы. Человек оборачивается, и я вижу худощавое интеллигентное лицо мужчины средних лет, немного растерянное. Я улыбнулся. Он улыбнулся.

- Здравствуйте,- говорит.

- Здравствуйте.

Тут замечаю у его ног приличных размеров корзину, совершенно пустую. Он ловит мой взгляд: