Сергей Галихин - Ярмарка

Николай нанес еще два коротких удара. Один из них пришелся по ребрам.

Подозреваемый снова вскрикнул и свернулся от жуткой боли ужом. Николай нанес еще три удара. Подбежавший в этот момент Толя обхватил тело напарника, прижимая его руки к бокам, и резким движением откинул в сторону.

— Убери этого сумасшедшего! — кричал лежащий на земле приятель избитого молодого человека, — Он убьет его!

Издалека приближались звуки сирены. Вскоре четыре патрульных машины остановились возле магазина.

В отделении милиции выяснилось, что Николай пытался задержать не того, кого было нужно. Тот, кто ударил милиционера ножом, был задержан через час, в соседнем районе на автобусной остановке.

— Ты что, последний ум потерял? — орал начальник отделения. — Чего ты на него набросился?

— Я хотел его задержать, он оказал мне сопротивление, — оправдывался Николай, — Мне что, через «будьте любезны» просить убийцу сесть в мою машину?

— Какого убийцу? С чего ты взял, что он убийца? Таких курток в городе сотни! Того, кто ударил Белова ножом, сейчас на втором этаже допрашивают.

Он во всем признался. И свидетели его опознали. А твой пацан сейчас сидит и жалобу на тебя пишет. Что ты ни с того, ни с сего избил его среди бела дня.

— Он сопротивлялся, — возмущался Николай. — Мне пришлось защищаться.

— Вот и защитился, сломал ему два ребра! А теперь он на тебя в суд подаст.

Время сейчас, сам знаешь, какое. Если тебя только с работы выгонят считай повезло. В худшем случае пять лет получишь.

— Я же говорю, он на меня первый напал!

— Дурак, свидетель у него есть. А свидетель говорит, что ты подошел сзади и начал его избивать. И ему тоже палкой саданул.

— Так что же мне делать? — с недоумением спросил Николай.

— Пиши рапорт о случившемся и мотай домой, завтра суббота. Господи, как я от вас устал, — простонал начальник отделения.

Николай написал рапорт, сдал пистолет и побрел домой. В голове вертелась только одна мысль. Его обязательно выгонят из милиции. Не просто выгонят, а с позором. И хорошо, если не посадят. В прошлом году в соседнем районе осудили шесть сотрудников внутренних дел за избиение подследственных.

Всем дали по восемь лет строгого режима. Господи, как же в тюрьму не хочется. Что же делать… Николай не заметил, как на город спустились густые сумерки. Он долго шел вдоль дороги и теперь, остановившись возле автобусной остановки, закурил в ожидании автобуса.

— Что же делать… — прошептал Николай, опершись о железный поручень остановки.

«Убить свидетеля, — сказал кто-то».

Николай вздрогнул и обернулся. Рядом никого не было. Николай осмотрелся вокруг. На остановке он стоял один, и даже пешеходная дорожка была пуста.

— Что за ерунда, — пробормотал Николай, и тут его осенила догадка.

Ему никто не ответил. Он так сильно задумался, что его же собственная мысль показалась ему кем-то сказанными словами. Николай еще раз спросил сам себя, — «Что же делать?» — Внутренний голос повторил мысль. — «Убить свидетеля». — «Нет. Это невозможно». — «Тогда тебя посадят». — «За что?» - «За избиение». — «Нет, я, конечно, ударил его несколько раз, но не сажать же из-за этого в тюрьму». — «А что тебе за это орден дать?» — «Тюрьма… Я же не выдержу там и недели. Я же не смогу…» — «Тогда убей и не придется в тюрьму садиться. Нет свидетеля — нет и обвинения». — «Нет». — «Да!» настаивал внутренний голос.

Дома Николай не стал ужинать, а сразу же повалился на кровать. Он не мог заснуть до самого утра. В его голове, словно закольцованная, крутилась одна единственная мысль. — Что же делать? — И ответ всегда находился только один…

На следующий день у Николая был выходной. Он провел его дома. А в понедельник утром дворник обнаружил в парке повешенного молодого человека. Того самого, который должен был выступать свидетелем по делу об избиении подростка сотрудником милиции. В кармане у него лежала записка:

«В моей смерти прошу никого не винить».

Промозглым осенним вечером Людмила сидела на диване, в темной комнате, со стаканом молока в руке и, покачивая шлепанцем на правой ноге, смотрела программу «Время». Жизнь учительницы в деревне не сильно отличается от жизни учительницы в городе. Те же заботы, те же проблемы с обучением и воспитанием детей. Разве что в городе есть, куда после работы можно сходить за духовной пищей. В деревне же не было ни театров, ни музеев. Местную библиотеку учительница перечитала уже два раза. У Людмилы была лишь одна отрада — Дюрер. На стене, над диваном, висела картина, которую дед привез с войны в качестве трофея. Картина была прекрасной. Отважный сержант выменял ее в Польше на две банки тушенки. Лишь в начале шестидесятых он показал ее искусствоведу, и тот определил автора. Людмила любила смотреть на эту картину. В эти минуты она отдыхала душой.

Входная дверь скрипнула пружиной и захлопнулась, лязгнув замком.

Половые доски проскрипели, от шагов отозвавшись гулким эхом.

— Есть, кто живой? — послышался с мостков молодой баритон.

— Да-да. Проходите сюда, — сказала Людмила, ставя полупустой стакан молока на стол.

В дверях, в свете соседней комнаты, появился высокий широкоплечий красавец, в строгом черном пиджаке и белоснежной рубашке. Учительница дернула за веревочку над кроватью, выключатель щелкнул, и комната залилась ярким желтым светом.

— Здравствуйте… — сказал незнакомец и тут его взгляд упал на картину. — Какая прелесть.

— Здравствуйте, — ответила Людмила, вставая с дивана.

— Если я не ошибаюсь, то это Дюрер?..

— Вы разбираетесь в живописи? — спросила Людмила.

— Да, — с улыбкой ответил незнакомец. — И даже очень неплохо.

— Чем обязана позднему визиту? — спросила учительница, кутаясь в платок из козьей шерсти.

— У меня к вам есть одно очень интересное предложение, — сказал незнакомец. — Если вы его примите, то ваша жизнь изменится.

Они разговаривали больше часа, но незнакомец так и не смог убедить учительницу принять его предложение. Людмила сидела на диване, под фамильной ценностью, гость на стуле, как раз напротив картины.

— Ну что вам мешает сказать мне «да»?

— Вера, — спокойно ответила школьная учительница.

— Хм. Вера, — усмехнулся гость. — Вы верите, что вам кто-то заплатит больше? Вы вот в людей тоже верите, а они вас предали. Вы подвиг совершили.

Чтобы не задавить ребенка, выскочившего на дорогу, вы направили свою машину в комбайн. А они вас обвинили в употреблении наркотиков. Здесь. В селе! Какая глупость… Обкурились травы — это еще куда ни шло, но героин…

это на ту, что ли зарплату, что они вам платят?

— Глупость, — согласилась Людмила, чуть улыбнувшись.

— А два года, пусть условно, это как? Тоже глупость? Права у вас отобрали.