Евгений Гуляковский - Красное смещение

- Здесь что было? - спросил один из визитеров, указывая корявым пальцем на светлое пятно обоев в том месте, где висела картина.

- Кто вы такие?

- ФИСКА. Слышал про такую организацию? Вопросы будем задавать мы. Я спросил, что здесь висело?

- Картина висела.

- Где она?

- Продал я ее. Месяц назад продал. Деньги кончились, и продал. На пенсию не больно проживешь. Жалко, конечно... Хорошая была картина, от отца досталась.

- Кому продал?

- Откуда я знаю, кому! На Арбат поехал и продал! Какой-то иностранец, наверно, хорошую цену дал.

- Ты что нам лазаря поешь! Как это ты до Арбата на своей коляске добрался?

- Такси подвезло. А до лифта я сам, родственников у меня нет, все самому приходится делать...

Он врал вдохновенно и почти тоскливо - как полагается врать несчастному инвалиду, но все равно они, конечно, ему не поверили и перевернули вверх дном всю его комнату. Они делали это сосредоточенно, молча, и по их деловитости, по угрюмому молчанию Глеб понял, что спорить бесполезно. Бесполезно доказывать какие-то права или требовать ордер на обыск.

Никогда еще он так остро не ощущал свою полную беспомощность перед лицом безликой бюрократической машины, неожиданно обрушившейся на него вместе с ворохом остальных событий.

Глебу хотелось только одного: чтобы они не нашли картины и скорее ушли. Ему необходимо было остаться одному, обдумать все происшедшее, попытаться разобраться, если можно было в этом разобраться с помощью нормальной человеческой логики.

В конце концов ему все-таки повезло. Они ушли, ничего не найдя, пообещав еще вернуться и посоветовав Глебу хорошенько все вспомнить, прежде чем придется объяснять высокому начальству, куда делась картина, составляющая часть народного достояния.

Потянулись долгие непереносимые часы, в течение которых он не знал, что ему делать, на что решиться и что теперь будет со всей его серенькой жизнью, со своим, ставшим привычным распорядком, со своими маленькими животными радостями и тепленьким уютом крошечного изолированного мирка его комнаты. Каждую минуту он ждал, что скрипнет сломанная дверь и агенты ФИСКА появятся снова.

Еще два раза звонил Алексей и чужим, ненатуральным голосом жаловался, что никак не может до него добраться, выспрашивал о том, что происходит. Глеб отвечал, что ничего не происходит... Совсем ничего не происходит.

Наконец этот тревожный день закончился.

Было уже далеко за полночь, когда Глеб вновь решился достать икону.

За эти часы картина как будто слегка уменьшилась, словно почувствовала его желание сделать ее незаметнее.

Была и еще одна новость. На берегу нарисованного озера тоже наступил вечер. Исчезла девушка, исчез Георгий и змей, только ветер гнал по стылой воде высокую волну. Глеб невольно почувствовал его холодное дыхание, хотя руки явственно ощущали идущее от самой картины тепло.

"Постарайся понять язык книги". Хотел бы он знать, как это сделать. Он ведь не кончал университетов по древней письменности...

Глеб перевернул картину, достал лупу и стал внимательно изучать врезанные в доску письмена.

В Афгане у него был друг, шифровальщик из штаба полка. Он мог часами с увлечением рассказывать о неожиданных законах, управлявших фонетикой слов. Кое-что запомнилось из его восторженных объяснений.

Чаще других в русском языке встречались буквы "а", "о" и "е", сочетания "ас", "из", "без", слова "тоже", "будто", "если", "еще"...

Глеб не сомневался, что буквы на доске вырезали русские люди, пусть очень давно. Многое изменилось за это время, но язык, основу древней культуры, не удалось уничтожить никаким посторонним влияниям.

Первой он узнал букву "а". Она осталась почти такой же, разве что внизу исчезла знакомая черточка. Но это легко понять, в дубовой доске без нее легче было вырезать затейливо изогнутую букву. Если помнить об этом, нетрудно узнать и "д", похожую на равнобедренный треугольник... Дальше пошло все легче, и вдруг, в какой-то момент, он понял, как надо читать эту книгу...

Закрыть глаза, медленно погладить ладонями шершавую доску, впитать в себя давно забытые знаки... И сразу в его сознании сложились первые фразы...

"Славься Перун - бог огнекудрый! Он верных ведет по стезе...

...

Изречено сие кудесниками. Они прочь уходили и назад возвратились... Сюда и ты придешь, тут же служитель ворота откроет и пустит тебя, и прекрасен сей Ирий..."

Ирий - наверно, рай, а может быть, город, изображенный на картине... Дальше шло что-то совсем непонятное, потом попалось гладкое место без всяких знаков, и вдруг словно электрическим током прошило руку.

"Страж, ты должен принять свой путь. Завтра, после заката, как только солнце напьется сурьи, придет твой день. Верни сию книгу тому, кто первым коснулся ее страниц..."

Эти слова предназначались ему - лично ему! Он не усомнился в этом ни на секунду - хорошо помня, что на доске не было гладких мест. Еще вчера ее поверхность была сплошь заполнена убористой резной клинописью и вдруг сейчас...

Ниже была еще одна строчка:

"Сплети волосяной шнурок, повесь ладанку на шею и никогда не расставайся с ней". И это было написано отнюдь не древним языком!

Теперь не осталось никаких сомнений - книга разговаривала с ним! Непонятно только, какую ладанку должен он повесить на шею...

Так, значит, завтра после полудня? Вернее, уже сегодня...

Готов ли он принять свою новую судьбу? И что именно он должен будет сделать завтра? Но молчал телефон, молчала книга. Теперь все зависело только от него.

2

К вечеру иконка уменьшилась до размеров спичечного коробка. Собственно, теперь это была уже не икона. Гладкая, с обеих сторон полированная темная дощечка, на которой даже в лупу нельзя было рассмотреть ничего, кроме древесных пор. От прежнего на ней осталось разве что отверстие, куда раньше входил гвоздь.

Глеб встревожился, и ему стало грустно оттого, что больше невозможно было увидеть девушку на берегу озера. Но, рассматривая дощечку, он вдруг понял, какой образок имела в виду книга в своем вчерашнем послании. Вот же он, лежит у него на ладони, оставалось сплести волосяной шнурок...

Интересно, где он возьмет для этого волосы? В современной квартире это совсем не простая задача... Может, использовать для этого капроновый шнурок? И вообще, не лучше ли спрятать образок в надежном месте? Ведь каждый может заметить у него на шее этот странный шнурок.

Но книга предлагала повесить образок на шею на волосяном шнурке, и, пока он не разберется во всем этом, нужно точно следовать полученным инструкциям.

Не переставая сквозь зубы высказывать все, что он думает по поводу собственной глупости и нелепых желаний какой-то доски, Глеб тем не менее приступил к поискам нужного материала.