Ольга Онойко - Лётчик и девушка

— В жизни мужчины, — говорила Ма, — есть три главные женские фигуры. Про неглавные мы сейчас говорить не будем. Главные фигуры — это Мать, Жена и Дочь, и это должны быть три разные женщины. Но функции часто смещаются. Самая пластичная фигура — жена. Когда она становится для мужчины мамой или дочкой, это плохо, конечно, но каким именно образом? Это плохо для созревания личности, для самосовершенствования, а кого в наше время волнуют такие вещи. Смещения функции жены даже социум не осуждает. Но дальше — хуже…

Ма задумчиво уставилась в потолок и сделала затяжку. Лиза так и глядела на неё, примостившись на краешке клиентского кресла. Она проглотила комок в горле, облизнула высохшие и воспалённые губы.

— Эх ты, — сказала ей Ма и спрыгнула с подоконника. Покопалась в верхнем ящике тумбочки, достала тюбик с какой-то мазью. — На, кругом рта помажь. И купи себе такую же, не забудь. Ну, пошли дальше. Когда смещается функция дочери, это само по себе плохо, потому что дочь — юный человек, ей бы расти, идти вперёд, а ей приходится играть роли людей уже поживших или, чего доброго, старых. У неё отбирают часть жизни, самую лучшую часть. А если дочери приходится играть роль Жены, то это попахивает инцестом, будь он проклят.

Ма помолчала.

— Я женщина, — сказала она, — и женщинам сейчас сочувствую, а надо бы сочувствовать всем. Хуже всего для мужчины — когда смещается функция матери. И в этом случае чаще всего виновата мать.

Лиза кивнула.

— Да, — сказала Ма, — это дело известное, когда свекровь ревнует сына к невестке. Но бывает ещё хуже. Вот как у нашего Кирилла Вадимыча. У него мать не только Жена…

Марта Андреевна докурила, затушила бычок и, поморщившись, махнула рукой.

— …но и Дочь, — понимающе закончила за неё Лиза. И заговорила горячей, сбиваясь: — Она… она в его сознании всё время меняется. Как привидение, честное слово, Ма. Как ведьма. Она то могущественная и тёмная, всевидящая, страшная… как гроза ночью, то загадочная и такая… эмоциональная, а потом вдруг беззащитная и непонятливая…

Ма размышляла.

— Ведьма… — пробормотала она, скосоротившись. — Дура она, а не ведьма…

Лиза опустила взгляд. Она не знала, что сказать, а кроме того, её потрясла картина, которую она сама только что описала. Она не подыскивала слова, не собиралась с мыслями, просто говорила о том, что видела — но из этого рождалось нечто большее…

— Ма, — осторожно спросила она, — а ведь я сейчас описывала… ну… то есть…

— Царицу Шаммурамат, — фыркнула Ма и сказала уже серьёзно: — да, ты описала прекрасный образ женщины. С большой буквы.

— А почему так вышло… — уныло сказала Лиза, — ну, это… почему получилась — дура?

Ма расхохоталась. Потом напустила на себя загадочный вид и заговорила:

— Всякий, кто гнетёт то, чему предназначено расти, и поддерживает то, чему предназначено погибнуть… круглый, набитый, полный дурак! — закончила она резко и звонко хлопнула в ладоши. — Лизка! Чего мы тут сидим, лясы точим? Работать пора!

Лиза улыбнулась.

Лиза работала.

Ма расположилась у себя за столом, клиент — в удобном кресле перед нею, Лиза стояла в сторонке, в тени, у шкафа в углу. Она не любила сидеть во время работы: рисковала забыться и уйти слишком глубоко. Она была очень хорошим медиумом.

Лиза работала и знала, что у мальчика Кирюши никогда не было девочки, что он никогда не был влюблён, что он хотел бы поговорить об этом, но не решается. Ещё — что он считает Лизу красивой, как фотомодель, и ему мучительно стыдно показывать надменной красавице свои жалкие, убогие мысли… грязные, стыдные мысли. Лиза окунулась глубже в его сознание, и губы её тронула улыбка: хотела б она вправду быть такой принцессой. А что до мыслей, то Лиза видела мысли многих людей, и ничего особенного Кирюша не воображал. Её, напротив, удивляло, что он не любит порнографию и не испытывает желания мстить женщинам.

Она спускалась всё ниже и достигла наконец бледной поверхности, напоминавшей поверхность воды. Это была тоска — жгучая тоска одиночества, мучившая Кирюшу. Такая же тоска жила в сердце Лизы. Сердце её отозвалось эхом, она зажмурилась и беззвучно вздохнула.

«Лиза!» — мысленно позвала Ма.

«Я в порядке, — ответила Лиза, — можно начинать».

Ма кивнула.

— Давайте немного отвлечёмся, — сказала она клиенту.

Кирилл Вадимыч покорно кивнул.

«Мы ни разу не говорили с ним о женщинах и об одиночестве, — подумала Лиза, — странно это». Они тратили часы и часы на анализ его отношений с матерью — тяжёлых, страшных, ещё более мрачных, чем у Лизы, но дальше не шли. «Может быть, сегодня, — думала Лиза. — Ма что-то задумала». Пока что Марта Андреевна спрашивала, Кирилл Вадимыч отвечал: всё шло как обычно.

— Расскажите, как вы представляете себе свой дом, — вдруг попросила Ма.

— Квартиру? — рассеянно сказал Кирилл Вадимыч. — Ну, мы живём в двухкомнатной…

— Нет. Идеальный дом. Воображаемый дом, в котором вам хорошо и спокойно. — Ма поглядела на него и уточнила: — Необязательно настоящий.

Кирилл Вадимыч снова кивнул, лицо его выразило облегчение.

Он подумал, помялся и стал описывать дом на дереве — то ли волшебный, то ли игрушечный детский домик. Из жёлтых струганных досок, с двускатной крышей. Ма кивала, чуть улыбалась, задавала наводящие вопросы, и он разговорился. «Туда можно забраться только по веревочной лестнице, — говорил он, — а потом втянуть её наверх… На окошках резные наличники, а внутри пахнет деревом. Из окошек далеко видно…»

«Труднодостижимое, — отметила Лиза, — воображаемое, неустойчивое, необычное, в то же время инфантильное».

«Не думай! — пришло ей от Марты Андреевны. — Чувствуй!»

Лиза покраснела от неловкости и послушно почувствовала.

«Дом на дереве, — почувствовала она, — это то, что отвлекает. Он украшение. Он иллюзия. Он ненастоящий».

И глаза Марты Андреевны сузились.

— Это ваш дом? — вслух, громко и напористо спросила она. — На дереве действительно ваш дом?

— Да.

— Опишите само дерево. Какое оно?

— Большое… огромное. С толстым стволом. Раскидистое. Кора бугристая. Корни… узловатые. Это очень большое дерево…

Ма помолчала.

— Может быть, на самом деле ваш дом — дерево? — спросила она.

…И началось.

Лиза видела это много раз, но всё равно мурашки побежали у неё по спине. Ма наконец попала в точку, добралась до истины. И совсем не весело оттого стало клиенту.

Кирилл Вадимыч рассказывал — частил, торопился, захлёбывался словами — рассказывал, как жил ребёнком на даче, как ходил хвостом за большими мальчишками. Большие, они взяли у кошки новорожденных котят и закопали котят под этим деревом, живых, пищащих, тёплых, слепых, просто так, от скуки. Сначала он смотрел, не в силах двинуться с места, и ему вроде как тоже было интересно. Потом стало страшно.