Виктор Кувшинов - Пирамиды Астрала

«Если бы только знать, чем обернется тот случай с подопытной собакой, и куда нас всех занесет… какими жертвами за это придется заплатить, и как это перевернет наше представление о мире… Если бы только знать все заранее!» — думал биолог, сидя на веранде старой дачи своего приятеля-медика.

За окнами тихо шуршал осенний моросящий дождь. В доме пахло сыростью. Надо было растопить печь или хотя бы притащить с чердака электрообогреватель, но всем телом владела такая лень, что даже не возникало желания просто пошевелить рукой. Эта апатия уже месяц повсюду преследовала его. Вот и сейчас он уже два часа сидел на колченогом стуле посреди неприбранной комнаты и ничего не делал, а воспоминания продолжали упорно лезть в голову.

Прошел месяц, как они, спрятав генераторы, пытались забыть события последнего полугода. Он приехал, чтобы проверить, все ли здесь в порядке без присмотра хозяев, и только сейчас понял, как скучает по своим друзьям, оставшимся за порогом. Мир стал обыденно-серым, но душа никак не хотела соглашаться с этим фактом.

Так, сидя посреди пустой комнаты и вспоминая удивительные события, он вдруг почувствовал, что с ним что-то происходит. Постепенно внутри него начала подниматься какая-то отчаянная сила — то ли из духа противоречия, то ли это, наконец, кончилась апатия, и пора было начинать жить дальше. Он встал… даже притопнул, стряхивая воспоминания: «Не надо себя обманывать! Все равно, чего бы ни стоили все прошлые события, он поступил бы также. Просто, все происшедшее настолько невероятно и великолепно, что невозможно даже представить себе жизнь без этого. Да и друг, по большому счету, не так уж много проиграл, а, может быть, даже и выиграл…»

Все началось с истошного Любочкиного крика, раздавшегося из лаборатории:

— Женечка! Миленький! Выручай!

«Ну чего они там еще наворотили?» — я вскочил, задел ножку стола и пролил остатки содержимого своей чашки на фильтровальную бумагу, которая заменяла нам скатерть.

«О господи! Еще этот кофе!» — успел подумать я, захлестываемый панической волной адреналина. На секунду притормозил, потом махнул рукой на это мелкое безобразие и кинулся на выручку.

В дальнем углу, где у нас располагался «тренажер» — камера для животных с энцефалографическим оборудованием, суетилась Любочка, а ей то ли помогали, то ли мешали Витек и Иринка. Подбежав ближе, я увидел, как девушка в отчаянии щелкает переключателями, а в камере лежит, обвиснув на удерживающих ремнях, маленькая собачка, с головы которой свисают подсоединенные провода.

— Что тут у вас? — я попытался с ходу разобраться в ситуации.

— Женечка! Сама не знаю! Я ее…! А она дохнуть! А тут эта…! — причитала Любочка, беспомощно размахивая руками.

Понять, что она имела в виду, было, как всегда, невозможно, а вид замученного животного, мягко говоря, не прибавлял энтузиазма. Поэтому я в первую очередь отключил от сети энцелограф, а потом занялся бедным четвероногим пациентом. Снял с собаки все провода и шлейки. Пульс у нее прощупывался, но очень слабый. Пришлось заняться выяснением обстоятельств с элементарного допроса. Может, и не такого как в гестапо, но, наверно, на среднюю ментовку потянет:

— Так! Быстро говорите, что вы тут делали?! Кто дал вам право издеваться над животным?! — нахмурившись, я попытался придать своей физиономии самое свирепое выражение, на какое только был способен.

— Я… Мы… У меня есть доступ к животным! Вот! — сначала промямлив, но потом, собравшись с духом, бойко выпалила Любочка.

— Что? Откуда?!

— Оттуда! — Любочка гордо показала язык. — Я целых два месяца таскалась на эти курсы. Шеф заставил!

«Да, шеф — молодец, а я — шляпа!» — подумал я про себя, но, тем не менее, устрашающе тараща глаза, продолжал свою непоколебимую, почти Сталинскую линию допроса:

— Что вы делали с собакой? — железным тоном вопрошал я.

— Я это… — опять замялась Любочка. — Мы тут это… опыт ставили.

В процессе допроса, в течение которого я несколько раз менял тактику с «плохого» на «хорошего» следователя, выяснилось, что Любочка перепутала ампулы с Ксилонейросказином. Вместо маркировки «А» взяла «В». Но, как и положено молоденькой и симпатичной девушке, она не остановилась на этом и вдобавок перепутала переключатели на приборе, включив вместо считывания энцефалограммы подачу импульсов на мозг собаки. И, конечно же, она была вроде как и не виновата — ампулу ей случайно подсунула Иринка, а прибор после тестирования переключил Витек.

Я свирепел и пух, как синьор Помидор, слегка подвывая в бесполезном усилии хоть как-то логически осмыслить женский стиль проведения научных экспериментов. Ну как объяснить Любочке, что хорошо все-таки самой проверять все, что ты делаешь? Никак! Это диагноз. И мне, между прочим, с этим диагнозом работать. В общем, все было как всегда — очередная Шнобелевская нашими «милыми» лауреатами завоевана! А мне, тоже как всегда, подставляй хоть лоб, хоть загривок под начальственные выволочки.

— Ну, теперь, кажется, все ясно, — наконец я отпустил народ расползаться по углам, зализывать раны. — Дальше сам справлюсь. Люба, запиши в журнал, что препарат не тот и опыт остановлен, а я собаку посмотрю. И Ира, дай мне «описаловку» на Ксилонейросказин В!

Действительно, оба препарата, что «А», что «В» были антидепрессантами анксиолитического действия и находились в клинических испытаниях — другими словами, испытывались на людях. Следовательно, у них не должно быть серьезных противопоказаний! Так, дальше: нежелательные эффекты… дозировка… — ничего особенного. Максимум, что могла получить собачка — это нормальную, но никак не смертельную дозу. Может, у нее анафилактический шок, чего не бывает? Надо кровь на анализ взять, да и энцефалограмму снять — посмотреть, как ее мозг работает…

Спустя три часа собачка продолжала находиться в полной отключке, лежа в клетке экспериментальной камеры. Анализ крови оказался в норме, пульс слабый, сердцебиение замедленное, но в пределах нормы. А вот энцефалограммой я был сражен! А точнее, ее отсутствием. Я даже, повторяя Любочкины потуги, бегал от компа к собаке, от нее к энцефалографу и обратно. Вегетатика работала, но замедленно, а вот кора была как мертвая! Но такого не бывает. По крайней мере, такой полной отключки коры головного мозга при нормальном функционировании всех систем я никогда еще не видел даже при глубокой анестезии.

Я опять сидел в нашей кофейне — славном закутке для убивания рабочего времени в процессе потребления различных некачественных напитков, стачивания чужих сухарей и, конечно, перемалывания околонаучных сплетен. Все розово-приподнятое впечатление от возвращения из долгой командировки было испорчено. Но если бы я знал, что уже произошло событие, последствия которого не замедлят самым невероятным образом сказаться на моей судьбе, то настроение мое было бы вдобавок разбавлено еще и изрядной долей страха… Однако, блажен неведающий!