Светлана Ягупова - Берегиня

Светлана Ягупова

Берегиня

В каждом из нас запечатлены незримые глазу и потому таинственные события. Вот я смотрю в зеркало, желая представить себя со стороны, и думаю: что может разглядеть во мне посторонний? Он увидит мужчину тридцати пяти лет, среднего роста, спортивно подтянутого, со щеголеватой полоской усов. Легкомысленные джинсы вряд ли выдадут во мне врача, зато кольцо на правой руке подскажет, что рядом со мной нет вакантного места. Разумеется, не стоит труда предположить, что за спиной у меня школа, армия, институт. Какой-нибудь физиономист, возможно, по линиям лица разгадает пару черт моего характера. Вот, пожалуй, и все.

У моих родственников и друзей больше информации обо мне, но и они не знают, что событие в июне позапрошлого года перевернуло жизнь, изменив мое летосчисление. То есть о самом событии им известно, однако вряд ли они догадываются, что я теперь четко разделяю прожитое до того памятного дня и после.

Наши предки вели счет времени, скажем, с того дня, как был убит матерый медведище или молния расколола вековой дуб. Мы же обычно не связываем прошлое с природой. Когда не помним точной даты, говорим: это было до войны или после, до того, как заводом стал руководить товарищ Иванов или после того, как закончен институт, до женитьбы или после развода. То есть все вертится в сфере человеческих отношений. Правда, еще отнюдь не исчезли стихийные бедствия, стойко отлагающиеся в памяти, но в спокойной, повседневной жизни больших городов редко кому придет в голову заносить в свой личный календарь ураганный ветер, приторможенный высотными зданиями, открывать новую эру в тот миг, когда в загородном пруду затрепещет на крючке крупная рыбина или на прогулке в лесу обнаружит себя ядреный белый гриб величиной с хорошую сковородку.

Я не принадлежу к той категории людей, которым бывает настолько скучно и тягостно без очевидного-невероятного, что если оно не случается, то его придумывают. Тем не менее, именно мне, а не моему другу Саше Дроботову, вечно жаждущему необычного, выпало то, что, быть может, выпадает одному человеку на несколько миллионов - встреча с чудом.

Я рос нормальным ребенком, любящим сказки и загадочные истории, но жизнь очень скоро выбила из моей головы веру в нечто замечательное, наполнив ее вполне определенными, без всяких тайн и секретов фактами. Однако я не назвал бы себя таким уж трезвым реалистом, с пеной у рта отвергающим гипотезу звездного происхождения человечества, возможность контакта с иными цивилизациями, федоровское учение о бессмертии, разумность шаровой молнии, существование снежного человека, лохнесского чудовища и прочие сумасшедшие идеи, гипотезы, таинственные случаи. Я не верил в них, но и не зачеркивал лишь потому, что этого быть не может.

Когда Дроботов забегает ко мне на часок и с жаром экзальтированной дамы пересказывает очередную сенсационную информацию или статью из научно-популярного журнала, я с вежливым интересом выслушиваю его и тут же переключаюсь на житейские дела-заботы - такая уж у меня неромантическая натура. Друг мой при этом злится, обзывает меня скучной крысой, заземленной душонкой, и я не обижаюсь на него, соглашаюсь. Что ж, не всем дано летать, мне хватает повседневных забот и некогда думать о чем-то эфемерном, существующем, скорей всего, лишь в воображении мечтателей.

Но с некоторых пор все изменилось - и во мне, и для меня. Будто кто-то хорошенько встряхнул за шиворот, а затем протер припорошенные пылью окна моей души, и чистая голубизна влилась в нее, заполнив до краев.

Отпуск в то лето выдался суматошный. Людмиле позарез захотелось в Москву. Подбросив Валерку с Аленой и кота Ерофея моей матери, мы сели в купе скорого поезда и вмиг ощутили себя свободными и молодыми. Все нормальные люди спешили на юг, а нас несло, судя по метеосводкам, в дожди и туманы. Клиника, где я работал заведующим отделением, с неохотой отпустила меня и даже в поезде все еще держала за руку. Но постепенно всегдашняя замотанность отходила, сшелушивалась, хотя в голове все еще прокручивались назначения больным, выписки из историй болезней, распоряжения дежурным сестрам.

За окном проплывали деревеньки, станционные строения, вокзалы больших и малых городов, и казалось, не будет конца этой пестрой дорожной ленте. Время от времени я поглядывал на Людмилу. Лицо ее блестело в сонной испарине и выглядело совсем молодым, каким было лет десять назад у длинноногой студентки Харьковского пединститута, когда я впервые увидел ее на дне рождения своего родственника. Думал ли я в тот вечер, что эта рослая, баскетбольного сложения девушка с резким изломом бровей, чуть грубоватая в своей крепкой стати, будет моей женой и что придет время, когда мы начнем остро желать отдыха друг от друга, стараясь таким способом сберечь когда-то пылкое, сумасбродное, а теперь так явно убывающее чувство. Чтобы обновить его, в последние два года мы проводили отпуск порознь. Но в этот раз Людмила прихватила меня: я хорошо знал Москву, потому что в детстве часто гостил у тетки в Измайлове - для помощи ей в обширном плане набегов на московские магазины.

Ночью не спалось. Эпизоды, обрывки мыслей, разговоров вертелись в голове калейдоскопом, и лишь под утро удалось вздремнуть. Затем полдня я уныло смотрел в окно, перебрасываясь с женою необязательными, ленивыми фразами. Праздник так долго ожидаемого отпуска был испорчен еще дома, когда Людмила с деловитой озабоченностью стала перечислять, кому что надо купить. Сразу открылась невеселая перспектива пребывания в Москве: изматывающие хождения по магазинам, толкотня в очередях, грохот подземных электричек. Я знал, что жена небезразлична к музеям и театрам, но, коль запланированы покупки, вряд ли ее хватит еще на что-нибудь - вся выложится на беготню по магазинам.

- Если не найдем тебе приличного костюма, закажем в ателье, - сказала она, когда поезд неспешно подходил к платформе Курского вокзала. - Смотри, тетя Леля!

Я глянул в окно. Моя любимая тетка, сыгравшая не последнюю роль в приключившейся со мной впоследствии истории, бежала по перрону с резвостью отнюдь не шестидесятилетней женщины и радостно приветствовала нас.

С тетей Лелей у меня давняя, особенная дружба. На зимних каникулах в пятом классе мать отправила меня погостить к своей сестре, и с тех пор я обрел удивительного друга. Одинокая, бездетная, тетя Леля привязалась ко мне, но не той эгоистичной привязанностью, какой обычно досаждают чересчур любящие родственники. Мы подружились с ней, как парень с парнем. В то время еще не многие женщины носили брюки, а тетя Леля форсила в них и в коричневой болоньевой куртке с капюшоном. Ей тогда было чуть за сорок, но выглядела она хорошо: стройная, спортивная. Мне нравился ее размашистый шаг и то, как ловко она катается на лыжах в Измайловском парке, куда мы ездили каждый день.