Агоп Мелконян - Память о мире

- Должен, а то ведь никто не поверит, что ты сын человеческий.

Шаг за шагом вперед, все вперед, в неизвестность. А кроме хроменькой, другие дети у тебя есть? - Семеро, и только одна жена. - Любишь ее? спрашиваю. - Давай, давай, топай, не болтай попусту. Жена как жена, чего там любить-то... - Ты все же коснись плащаницы, может, чего и выйдет, всякое бывает.

Он ко мне прикасается.

Возьми вот это, - говорю я и раскрываю ладонь. - В чем дело? недоумевает он. Что это? - Отвратительная и непрочная память о мире, говорю. -Ты, может, трехнутый? В горсти-то у тебя ничего нету. - Знаю, отвечаю, - совершенно ничего, кроме отвратительной и непрочной памяти о мире.

Мы проходим мимо умывальников, мимо нужника, невыносимо звенят мои цепи. Наступаю на какого-то слизняка, поскальзываюсь. Ну, а там, там мне что делать? - Ничего сложного, - говорит он. - Разденешься догола, но срама не обнажай, ляжешь, я тебя приколочу, а потом поставлю крест стоймя. Только после этого разрешается в тебя плевать и надругаться над тобой. Раньше запрещено, правила такие.

Когда мы выбираемся наружу, мне трудно сразу привыкнуть к обилию света. Площадь оживляется, толпа орет, со всех сторон летят ругательства, камни, плевки. Вот тебе и правила. Черный конус шагает с гордо поднятой головой, через узкие прорези капюшона поглядывает на толпу, как триумфатор. Здесь тысячи людей, но в мареве их лица сливаются в одну огнедышащую, потную и вонючую массу.

Страшно мне, человече, - шепчу, склонившись к капюшону. Тот молчит, на людях не желает со мной говорить, стыдится. Пальцем показывает на помост: последнее, самое трудное восхождение. Это я смогу, а потом...

Нужно говорить. Разве не устал я от слов?

- Люди! - все умолкают. - И снова я на четыре ступеньки выше вас. И умру над вами. Одно хочу я вам сказать: делайте всё с любовью! Что бы там ни было, всё, всё, всё - с любовью! Любое дело - и живое, и мертвое нуждается в любви, в моей и в вашей, в нашей, человеческой любви...