Ольга Онойко - Начальник Дикого Порта

Вывший на полу от боли представитель не мог, к сожалению, оценить великолепия клыков, которые демонстрировала в улыбках охрана местера Люнеманна. Но местер Айлэнд, к которому уходил сигнал с миникамеры киллера, возможно, получил некоторое представление о причине, по которой начальник Дикого Порта так неуступчив.

Начальник охраны полюбовался иглометом на просвет. Ни одной металлической детали, только пластик, с внедрением особых технологий на грани высоких и гипер. Потому-то сканеры и не обнаружили игрушку.

— Местер Айлэнд делает успехи, — заметил он. Люнеманн улыбнулся.

Подчиненные Л’тхарны уволакивали добычу. Добыча всхлипывала.

— Как ты думаешь, — спросил Рихард, — Чиграковы настоящие или искусственные?

Ррит задумчиво склонил голову набок.

— Настоящие. Но с искусственными возможностями. Это заметно по движениям.

— Биопластик?

— Еще что-то кроме него.

Люнеманн сидел, думая, включать сенсоры или повременить. Если уж перед беседой с представителем включить забыл, теперь это не так уж и нужно. Достал сигарету, но раскуривать не стал.

Лтхарна подошел сзади, склонился над спинкой кресла. Упала тень, окатило ароматное тепло.

Предложение занять место начальника Порта застало Люнеманна почти врасплох. Взваливать на себя такую ношу он не особенно хотел, никаких усилий к тому не прилагал. Как оказалось, это и сыграло роль. Старые корсары не хотели драк за сферы влияния у себя дома, они выбирали авторитетного и неконфликтного рефери, не более. Когда они поняли, как крупно ошиблись, было уже поздно. У братьев Люнеманнов имелось больше общего, чем могло показаться первому взгляду.

И охрану, как назло, местер Рихард завел несравненную.

Самые несогласные с новым порядком уже спали в ледяных глубинах космоса.

— Я еду домой, — сказал Рихард.

— Эскорт уже подготовлен.

Погано быть публичным человеком. Даже в одной машине ехать нельзя…

Люнеманн бросил так и не зажженную сигарету в пепельницу и встал.

Старейшина в молчании сидела над сундуком. Стороннему она показалась бы рачительной хозяйкой, но мысли ее занимали отнюдь не выгода и расчет. Цмайши перебирала мужские украшения пятидесятилетней давности и думала о войне — так, как думают об умершей дочери.

Мышцы ее ослабели, клыки затупились, сосцы ее иссохли, ей не вскормить новой войны; пусть это сделают другие. Она скоро умрет.

Цмайши думала о своей жизни. Она рождалась в блеске клинков, в отрочестве ей не было равных; и даже брат ее того же выводка, брат, осмелившийся выйти из чрева прежде нее и доказавший потом свое право отодвигать женщин в сторону, даже он остерегался ее. Что за скорбь выпала ему, изведавшему поражение… Цмайши был дорог именно этот брат, пусть и был он одним из многих. И мать его выводков, Суриши, она любила когда-то. И в отпрыске их видела отражение двух желанных сердцу.

Цмайши, великой старейшине, никогда и никого не было жаль. Ее только удручало, что тот, в ком она чаяла видеть священный клинок, стал всего лишь одним из углей в костре, где этот клинок предстояло выплавить. Пусть. Она и сама — один из таких углей, как все живущие ныне люди; разве только безымянным еще младенцам на склоне лет доведется познать войну.

Но, в последний раз закрывая глаза, Цмайши вспомнит, как видела на горизонте разгорающийся свет победы.

Aurenga

2005