Владимир Фирсов - Сказание о Четвертой Луне

Потом я почувствовал, что площадь пуста и солнце уже заходит. Боль все еще продолжала терзать меня, но страх немного отступил. Прежде я думал, что казненные страдают очень мало, и не подозревал, что с казнью мучения только начинаются. Когда солнце почти скрылось за императорским дворцом, а я все не умирал, я понял, что смерти нет, а есть только вечная боль. И я стал молиться.

В Великой Империи был только один бог — Солнце, и я стал молиться ему. «Великое Солнце, я самый презренный из твоих детей. Я совершил ужасное преступление, перестав верить тебе, я обратил свой гнусный взор к запретному небу, а потом нарушил еще много законов и постановлений. Я не знал, что казнь будет так ужасна. Испепели меня, Солнце, сожги мое тело, высуши кровь, преврати в прах кости, только избавь от мучений. Я отказываюсь от самого святого для человека — от своего Рода, я проклинаю отступника-сына, я развею в своей памяти прах родителей — я готов на все. О Солнце, только смилостивься надо мною и дай мне умереть!»

Я все повторял и повторял эти слова, глядя на императорский дворец, башни которого темнели на закатном кровавом небе далеко за аркой.

Очевидно, Великое Солнце услышало мой бессвязный бред, потому что прежде, чем погасли остатки дня, на мои глаза пала тьма, и я перестал что-либо чувствовать.

Когда сознание возвратилось ко мне, я увидел, что нахожусь в Большом зале Императорского Совета. Я сотни раз видел этот зал на снимках и хорошо запомнил величественные ярусы позолоченных лож и ликующие лица квиритов, в радостном порыве приветствующих Императора. Я даже не мечтал когда-нибудь попасть сюда, тем не менее каким-то чудом очутился тут, и передо мной — в странной дымке — спиралью уходили к далекому потолку заполненные людьми ложи, и лица всех светились восторгом. Слезы радости, навернувшиеся вдруг на глаза, мешали мне рассмотреть, но я напрягся, туман растаял, и тогда я понял, где нахожусь.

То, что в первый момент я принял за ярусы лож, было длинными полками, а на них правильными рядами стояли головы казненных. Все они были живы, я понял это сразу, встретившись с их взглядами, и это было самое ужасное. Эти отрубленные головы все чувствовали, все понимали! Каким-то чудом жизнь продолжала сохраняться в них. Лишенные речи, лишенные движения, они выражали свою муку движениями глаз. Но мой ужас достиг предела, когда я понял, что сам я — тоже только голова, и так же обречен лежать на полке в напрасном ожидании недостижимой смерти!

Некоторое время спустя я различил, что каждая из голов покоится на какой-то подставке, напоминающей по форме блюдо. Скосив глаза, я увидел край такого же блюда и вокруг своей шеи. От него поднималась целительная прохлада, совсем утолившая боль. Голова стала ясной, какой она была У меня в далекой молодости, весенними рассветами. И это было хуже всего, потому что теперь боль уже не заглушала ужаса.

На полке возле каждой головы были прикреплены небольшие таблички. Напрягая зрение, я попытался прочитать надписи на них, но не мог разглядеть букв. Однако на одной из табличек я различил трехсложное имя, и это привело меня в смятение. Во всей Империи только Император именовался трехсложным именем. Простые люди носили имена из одной буквы, образованные или имевшие заслуги — из двух или трех, и лишь высшая знать — Стоящие У Руля — имели право брать себе имя из двух слогов. После мучительных размышлений я вспомнил, кто это был. Во всех учебниках истории рассказывалось, как сын Императора в припадке черной зависти попытался свергнуть отца, потерпел неудачу и был выслан в страну Песьеголовых, где и пропал в безвестности. Эта история произошла много лет назад и уже в годы моей юности звучала как древняя легенда. Теперь голова императорского сына была передо мной, и я поразился, как дико и неукротимо сверкали ее глаза.

Довольно скоро я заметил одну странность. Стоило мне посмотреть на какую-нибудь из голов, как она начинала быстро моргать и делала это довольно долго. Потом головы, видимо, привыкли ко мне и уже не обращали на меня внимания.

В этом страшном Хранилище не было ни дня, ни ночи. Возможно, в нем не существовало и самого времени, поэтому я не знаю, часы или годы пробыл так. Ни разу сон не сомкнул моих глаз. Но однажды вспыхнул яркий свет, и я увидел человека.

Это был высокий старик, одетый в роскошную тогу, расшитую множеством красных кругов — символами долголетия Императора. Он медленно шел вдоль полок, и при его приближении головы одна за другой закрывали глаза. Возле головы императорского сына старик остановился. Голова яростно сверкнула глазами — мне показалось даже, что она метнула в старика две маленькие молнии — и тоже опустила веки. Старик усмехнулся и пошел дальше.

Наконец, он подошел ко мне. Вблизи я хорошо рассмотрел обрюзгшее, морщинистое лицо, трясущиеся руки, полубезумный взгляд его бегающих глаз. Я смотрел на него с недоумением и тревогой, догадываясь, что моя судьба зависит от него.

Старик заметил мой взгляд.

— Ты не закрываешь глаз? — спросил он меня хриплым надтреснутым голосом. — Ты хочешь обрести тело, чтобы служить Императору?

Его слова потрясли меня. Получить тело, снова стать человеком — я и думать не мог, что это возможно!

«Да, да!» — хотел закричать я, но мои склеенные челюсти оставались неподвижными. Однако старик понял меня.

— Те, кто закрывают глаза — презренные отступники, небозрители и шпионы Песьеголовых, — пробормотал он, протягивая ко мне трясущиеся руки. — Они не могут открыто посмотреть в глаза Императору и недостойны его милости. Твой взгляд ясен и правдив, и ты хочешь искупить свою вину, поэтому ты не закрыл глаз. Да, да, я читаю в твоих глазах выражение любви и преданности, и я верю тебе. Я дам тебе тело, чтобы ты мог жить, прославляя Императора и его дела…

Я почувствовал, как трясущиеся руки поднимают меня и несут вдоль бесконечных полок. Потрясение, испытанное мною, было так велико, что сознание опять ушло от меня. Когда оно возвратилось, я увидел себя в длинном темном коридоре, напоминающем тоннель, и с удивлением почувствовал, что руки старика уже не дрожат и походка его с каждым шагом становится легче и стремительней. Но вот коридор окончился, над нами раскрылся стеклянный купол, пронизанный солнечным светом. Я взглянул на своего благодетеля и увидел перед собой прекрасное, вечно юное лицо, так хорошо знакомое мне. Это был Император!

Наш вездеход ворвался в деревню на полном ходу, поднимая тучи пыли и завывая сиреной. На центральной площади я нажал на тормоза, машина юзом прошла несколько метров, и Носители мечей мгновенно попрыгали через борта. Навстречу уже бежал куратор, поднимая руками длинные полы своей грязной тоги.