Федор Богданов - Дважды рожденный

Профессор вскоре заметил, что поэзия, как, форма искусства, совершенно исчезла, но это, вероятно, отчасти потому, что и прозаическая речь теи была полна ритма и музыки.

— Поэзия была уместна при младенческом состоянии человечества, — думал он, — она являла собой символ его юности и... глупости. Но теперь она была бы анахронизмом, столь же смешным, как смешон был бы троглодит среди ботов. В роде, например, я...

Профессор целые часы просиживал с Ли, постепенно осваиваясь с мелодичным языком теи. Он много рассказывал ей из далекого прошлого, описывал картины городов, полей, пустынь, непроходимых лесов, полных зверей, общественных отношений и т. д., сам едва веря тому, что рассказывал.

— Эйс на моем месте сказал бы, что из тебя вышел бы великолепный писатель, — часто говорила профессору Ли во время этих бесед, — но у меня к этому какое-то другое отношение.

Рассказал он также свою жизнь у гоми, странную влюбленность в него Нифе, которую он тем не менее покинул без сожаления...

Беседы эти постепенно сблизили обоих.

— Теи спят всего два часа! — поражался всегда профессор.

К этому последнему обстоятельству он никак не мог привыкнуть и не раз задумывался над ним. Сам он добился того, что мог удовлетворяться пятичасовым сном, но никак не меньше. В самом деле, что такое сон? Это — отдых от усталости. А что такое усталость? Болезнь, от которой организм должен излечиться, результат жизнедеятельности его перед этим. Откуда же берется этот яд, который парализует надолго работу нервной системы, вызывает чувство усталости? Несомненно, из крови, которая питает мозг, а кровь зависит от рода пищи. Химические шарики теи таковы, что они, повидимому, не содержат в себе никаких ядовитых веществ, кровь теи чище, питание нервной системы совершеннее... Ясно, что и сон должен быть короче.

Но тогда чем же объяснить, что вот он, профессор, питается теми же шариками, что и теи, а все-таки спит пять часов?

Так часто раздумывал профессор над этим обстоятельством и всегда в конце у него возникал этот неизменный вопрос.

Беседы с Ли постепенно знакомили его с целым рядом совершенно непонятных ему сначала вещей. Ум ее отличался острой наблюдательностью, и профессор часто спрашивал себя, почему она не натуралист, не исследователь, а археолог, где, казалось, требуются прежде всего вдумчивость и осторожность, а не простое наблюдение.

— Ничего не поделаешь, — со смехом ответила однажды Ли на недоумение профессора, — такую специальность посоветовал мне Институт Экспериментальной психологии, и я послушалась его совета. Я не испытываю разочарований пока и весьма довольна своей работой. Могу уверить тебя также, что и мнение высоко ученых теи о моей работе благоприятно для меня.

Дом Эйса стоял на берегу широкой реки, которая спокойно катила свои воды в нескольких десятках шагов от окон комнаты профессора, но никогда, ни в одну пору дня не видел профессор, чтобы из воды вдруг выпрыгнула речная рыба, сверкая серебром чешуи, и не слышал характерного рыбьего плеска. Река была спокойна, только ветер иногда поднимал на ее поверхности рябь и волнение, сопровождавшиеся шумом.

Зато над рекой часто кружились «метеоры» и другие воздушные суда, наполненные людьми до-отказа. Особенного оживления достигал воздух над рекой вечером, тотчас после заката солнца. Профессор часто слышал пение, музыку, которые в одинаковой степени были мелодичны, но часто непонятны и чужды ему. Одно понимал профессор: в звуках пения и музыки над всем неизменно доминировал ясный призыв к жизни, радость и упоение жизнью. Иногда слышал он призыв к борьбе, но без трагизма, и никогда не слышал он унылых тягучих звуков.

— Похоже, — часто думал профессор, — что здесь не знают горя, страданий. Недаром они зовут себя богами. И в самом деле, я все больше и больше убеждаюсь в их могуществе.

— А что, — спросил он однажды Ли, — в реке так-таки действительно ничего нет? Уж очень она пустынна.

— Я полагаю, ты имеешь в виду нечто живое... Нет, зачем же, в речной воде много микроскопических организмов и многие из них не совсем безвредны. Есть еще много такого около нас, с чем надо вести неустанную борьбу за совершенство человеческой расы. В частности именно реки — наиболее тяжелое место для борьбы, ибо часто человеческое могущество становится бессильным здесь.

— Нот, я имею в виду не микроорганизмы, а существ более крупных: рыб.

Ли сначала не поняла, о чем он говорит, но когда тот в одном старинном альбоме показал ей изображение рыбы, она сказала:

— О! Эти несчастные существа давно исчезли на континентах.

— Как исчезли?! Ты хочешь сказать, что ни в одной реке...

— Не только реки, но даже океаны пусты, свободны от них, за исключением, конечно, больших глубин.

— О населении моря мне рассказывали кое-что гоми, но они сами едва ли знают истинное положение вещей. А тут оказывается...

Он помолчал, потом вдруг, точно озаренный какой-то мыслью, посмотрел на Ли.

— Скажи мне, Ли, — начал он. — Я долго бродил там... Здесь изъездил весь край... Меня посетила странная мысль, сомнение... Дело в том, что я нигде не видел — ни на берегу моря, ни в горах, ни здесь, у вас, — не видел ни одного животного. Неужели их тоже нет, как нет рыб в речных водах?

— Увы! Это очень печально, но неизбежно: они сыграли свою роль. Только в зоологических парках остались некоторые экземпляры. На земле тесно, слишком тесно. Даже людям. Каждый клок на поверхности на счету. Долины, верхушки и склоны гор, малодоступные скалы заселены. Обе гемисферы до границы оледенения заселены. Животные уступили свое место людям.

Тут профессор вспомнил многочисленные дома, которые он видел по пути от моря сюда... Нигде действительно не видел он пустого места: все было занято под солнцем!

— Теперь я понимаю, — задумчиво сказал он, — почему вы употребляете при изготовлении пищи не животные, а растительные жиры...

— А разве ты видел когда-нибудь, чтобы люди действительно пожирали животных? По-моему, это отвратительно!

И на лице ее действительно появилось брезгливое выражение.

— Я не знаю, — смутился профессор. — Я видел... Нет, мне кажется, я сам употреблял животных в пищу... Только не понимаю... Все это, конечно... Потом видел, как пожирали акулу...

— Я считала тебя существом более высокого порядка, чем гоми... Какое отвратительное занятие!

— Ли, извини меня... Я не знаю, что говорю. Если хочешь, я тебе все расскажу... Ибо у меня голова кружится от всего, что я узнал. У меня постоянно другой мир в голове, я ничего не понимаю из того, что вижу и слышу. Мне нужна помощь, чтобы во всем разобраться... Или я погибну: мой рассудок не выдержит такого напряжения мысли.

Но в это время как раз пришел Эйс с крепко забинтованной рукой и принес с собой сверток.