Александр Карнишин - Когда все кончилось

— Ты, Семеныч, у нас тут самый старший. Да еще и из учителей. Вот тебе, считай, ученик. Постарайся, чтобы парень выжил в первых боях. Поучи его.

Я старался. Парень — выжил.

Я учил его, как менять позицию. Как эту позицию выбирать, долго и тщательно рассматривая все подступы. Как заранее готовить еще две-три лежки, чтобы можно было в момент — кувырком, на четвереньках, ползком добраться туда и, пристроив пулемет, снова поддержать своих.

С ручным пулеметом позади отряда хорошо. Он тебе и пулеметную точку подавит на расстоянии, и прикроет отступающих бойцов, если что. Плохо только, что магазин у него малой вместимости. На хороший бой никак не тянет. Приходится постоянно таскать в сумках пять-шесть снаряженных круглых неудобных железяк — тяжелое дело.

В свободную минуту у нас с ним, бывало, начинались всякие умные разговоры. Илья впитывал любую информацию, как губка. Вот только с терминами… Да и вообще — с каким-то фундаментом в образовании было у него совсем никак, похоже.

— А что это — относительность? — вдруг поднимал голову.

Я хотел сначала пошутить насчет того, что относительность — это совсем не то, чтобы отнести что-то куда-то. Но посмотрел на него — ждет ведь ответа!

— Относительность, спрашиваешь? Ну, как тебе объяснить, неучу…,- смеюсь, чтобы не обидно было.

— Я пять классов закончить успел!

Ага. Все-таки успел зацепить мирное время. Учился, говорит. Но — всего пять классов. И гордится этим.

— О! Так это ты просто молодо выглядишь, понятно. Значит, целых пять классов? — я тяжело вздохнул, глядя поверх сосен на красную полосу заката. — Это, знаешь, совсем хорошо. Это просто здорово, что ты уже грамотный. Но вот относительность…

Как пятикласснику рассказать теорию относительности? Или ему просто надо определение усвоить? Чтобы в разговоре понимать, о чем командир сказал или замполит?

— А давай, я тебе лучше на примерах! Вот, скажем, дать тебе один сухпай — это много или мало?

— Один? Мало, конечно, — тут он в себе уверен.

Ему один сухой паек — так, размяться перед хорошим ужином.

— А если пять сухих пайков?

— Натовских или наших? — заинтересовался Илья.

— Предположим, натовских.

— Тогда… Ну, тогда вроде как нормально, но все равно мало.

— А сто пайков?

— Да где ты здесь возьмешь сто пайков, Семеныч?

Он быстро перенял от всех в отряде это обращение к старшему по возрасту на «ты» и по отчеству. Да я и сам давно привык к такому.

— Ты вот в школе задачки решал про яблоки, да про груши — там же яблок не было? Вот и представь себе сто сухпаев. Натовских. Со сроком еще на пять лет вперед. Сто! Это тебе как?

— Много. Жаль, конечно, что нету столько, но все равно много. Куда мне их деть? Их же с собой не потащишь. И закопать — а когда я потом вернусь к схрону? Нет. Сто — это много.

— Ну, вот. С пайками решили. А теперь другой пример — патроны. Один патрон — это как?

— Один — по-любому мало!

— А если уже пять?

— И пять — мало.

— Ну, а сто, к примеру?

— Сто? Какой калибр, подо что? — тут он специалист.

У нас все специалисты по оружию, да по патронам, да еще по взрывчатке некоторые специализируются.

— Скажем, сотка семь шестьдесят вторых, стандартных — под «калаш». Ну, как?

— Под «калаш»? — он задумался буквально на мгновение. — Мало будет сотки. Тут бы тысячу — хорошо будет. Или даже еще больше. Цинка четыре в рюкзаке запросто можно унести. Они быстро расходятся.

Четыре цинка — запросто? Это ему запросто. Я бы и с одним спину набил, намучился.

— Вот это и есть относительность. Мы говорим «мало» или «много» всегда относительно того, о чем говорим. Предположим, если их будет рота — это для нас сейчас много, например. А вот если нас будет даже целый полк — все равно будет казаться мало.

— Это потому что у нас полки маленькие? Это имеешь в виду? — он подозрительно косится и морщит лоб, ища скрытый в словах смысл.

— Это потому что относительность. Ясно тебе?

Вроде бы кивает. Относительность, кажется, понял. Что еще вдруг прилетит в эту круглую большую голову? Каким вопросом задастся ни с того, ни с сего?

Вчера мы дали бой местным белоповязочникам. Устроили засаду, и когда они двумя машинами пылили по своим полицейским делам, врезали из всего, что было в отряде. Пулемет Ильи в ближнем бою прошивал бронебойной пулей двигатель. Все, никуда не денутся. А потом расстрел мечущихся на открытом пространстве фигур. Я себе давно, еще в самом начале, внушил, что стреляем — по фигурам. Как будто экран перед нами — и по экрану стреляем. Мишени такие. А иначе никак. У меня по возрасту могли быть выпускники как с той, так и с этой стороны. И чему я их, выходит, учил? И зачем, собственно?

Да, собственно, зачем? Вот придут такие Ильи, выкосят тех, кто учился. И что дальше?

— Илья, а вот закончится война, что тогда делать будешь?

— Да когда она еще закончится? — он спокоен.

Почистил свой пулемет, смазывает его, щелкает затвором.

— Ну, все же… Вот старая война, которая в истории, четыре года шла. Но там еще и иностранцы разные вмешивались.

— Так и у нас тут иностранцы. Что, нет их, скажешь?

— И у нас, да. Но ведь — всего четыре года!

— А, ты в этом смысле. Ну, да. Четыре — это мало совсем. У нас страна-то большая.

Это он знает, что страна у нас большая. Только где та большая страна? Где она?

— А если посмотреть на другие страны, например на Афганистан…

— Это где? — смотрит удивленно.

— Это далеко, на юге. А ты географии не знаешь совсем, что ли?

— У нас до географии не успели дойти.

— Ага. Пять классов, ты говорил. Помню. Ну, в общем, горная такая страна. Там была сначала революция, потом в победившей партии стали друг с другом грызться, а потом позвали на помощь. Ну, и пришли, значит — сначала наши, а потом и все остальные.

— Наши — это какие же? — настораживается с чего-то.

— Ну, не наши, которые наши, которые сейчас наши. Тогда еще был Советский Союз.

— А-а-а… Совок! Понятно.

— …Совок. Ну, да. Так в том Афганистане все еще воюют.

— Вот я и говорю, Семеныч — некогда тут думать о том, что будет после. Нам еще воевать и воевать до полной победы над всеми врагами.

— Но все же? Вот, представь, наступило счастливое время. Победили мы всех врагов. Всех-всех, представляешь?

— Эх, хорошо! — мечтательно улыбнулся Илья.

— И что ты же тогда делать будешь?

— Ну, не знаю даже, — и рука в затылок.

— Я вот, если выживу к тому времени, и если в силах еще буду, снова в школу пойду, наверное. Учить детей буду. А ты? Вот, если представить, а?

— А я кроме как стрелять ничего пока вроде не умею. Зато стреляю хорошо.

Стреляет он действительно очень хорошо. Рука крепкая, держит любой ствол — не дрожит. Из мелких пистолетов бьет — даже отдачи не видно. Как зажмет в своей ручище… Вот стрельбе учиться или сборке-разборке — у него получается сразу. А всякие предметы, что в школе не успел — с трудом. И географии не знает, выходит. И истории.