Игорь Ткаченко - Путники

Чем чаще наваливались на Джурсена приступы необъяснимой тоски и чем они были продолжительней, тем с большим усердием он отдавался изучению священных текстов. Для итогового трактата он выбрал слова святого Данда из Первой книги Гауранга: «Здесь наш дом».

«…и, сойдя с корабля на берег, так говорил Данда: — Здесь наш дом. — И обвел рукой вокруг, и по мановению руки его выросли горы на горизонте, и белая птица опустилась ему на плечо.

— Здесь наш дом, — так говорил Данда. — Жить нам здесь и здесь умереть. Нет нам пути отсюда, здесь наш дом. Горе тому, кто дом свой покинет. Прокляты все земли, кроме этой.

Слушали все откровение Данда, и лишь коварный Балиа, задумавший Раздел, смеялся и готовил меч для убийства».

И из Третьей книги Вимудхаха:

— «Здесь наш дом, — говорил Данда, и змеилась улыбка неверия по губам отщепенца Балиа. И Данда, увидев, что ничто не убедит безумца, пошел к кораблям и сжег корабли, и принял смерть от меча предателя, повторяя „здесь наш дом“. И кровь его стала кровью снежного белана, и руки стали крыльями птицы, и поднялся он в заоблачные выси, чтобы охранить эту землю, прекрасный Гунайхорн, и сверху видеть отщепенцев и карать».

И однажды бессонной ночью открылась ему великая тайна, заключенная в словах Данда, сжегшего корабли.

«Здесь наш дом, — думал Джурсен. — Святой Данда сжег корабли, чтобы не было искушения уйти из дома… Но дом наш — тоже корабль, и мы должны быть готовы сжечь его в любую минуту и погибнуть вместе с ним, если искушение будет слишком велико».

Долгим было молчание наставника, когда Джурсен поделился с ним своими мыслями, и лишь через несколько дней, посоветовавшись с Хранителями Цитадели Данда, он одобрил выбор темы.

Джурсен написал быстро, но, перечитав написанное лишь единожды, боялся взять трактат в руки еще раз, так велик был его страх, стыд и отчаяние.

Сжечь свои корабли он так и не смог.

Третий жил недалеко от центральной площади в одном из похожих друг на друга как две капли переулке. Район этот Джурсен отлично знал. Еще мальчишкой он бегал сюда со стопкой бумаги и мешочком угля на уроки к художнику. С тех пор прошло много лет, но он не заметил в громоздящихся друг на друга домах никаких изменений, разве что появились на каждом углу голубые ящики с нарисованным на них глазом и прорезью в зрачке, куда любой законопослушный горожанин мог опустить сообщение об отщепенцах, да пестрели стены вывешенными по случаю праздника плакатами «Очистим родной Город от отщепенцев!», «Все как один — на Очищение!» и «Очищение — дело чести каждого!».

Переулок был полон празднично разодетыми горожанами. Хозяева гостевых домов, лавок и харчевен стояли у распахнутых настежь дверей своих заведений, громко переговаривались друг с другом через дорогу. При приближении Джурсена, Наставника и стражников они громко поздравляли их с праздником и наперебой приглашали войти. Толпящиеся на углах крепкие молодые ребята хором скандировали здравицы и предлагали свою помощь. Повсюду царило воодушевление и всеобщий подъем.

Джурсен шел и гадал, кем окажется этот третий — ремесленником, портным, шьющим паруса, или ювелиром. Впрочем, какая разница? Теперь он просто подозреваемый и подлежит дознанию.

Тяжелые башмаки стражников весело грохали по булыжной мостовой, им вторил короткий сухой стук черного посоха Наставника. В развевающихся белых одеждах с вытканной золотом на груди и спине птице с распростертыми крыльями он молча шел рядом с Джурсеном, сильно припадая на левую ногу. Лицо его было бесстрастным. Время от времени искоса поглядывая на него, Джурсен так и не мог понять, как Наставник оценивает его действия. Наверное, хорошо, потому что первых двух подозреваемых Джурсен уличил в считанные минуты. Остался третий, последний.

Одет Джурсен был точно так же, как Наставник, только не было ему еще нужды в посохе, и не было птицы на груди. Этот символ Джурсен сможет носить только с завтрашнего дня, после Посвящения в Хранители. При условии, что он верно уличит и этого, третьего. Или оправдает, что случается редко, но все-таки случается. Вершиной мастерства дознателя считается, если подозреваемый сам признается в отщепенчестве, но это случается еще реже, чем оправдание. Даже перед лицом самых неопровержимых фактов каждый пытается отрицать свою вину до конца. В силах своих Джурсен был уверен, и словно бы в подтверждение вполголоса заговорили стражники за спиной:

— Наш-то, наш, а? Как он их!

— Даром что на вид совсем юнец, а смотри ж ты… Так к стенке припер, что и не пикнули. Неистовый!

— Далеко пойдет, помяни мое слово. Большим человеком станет, храни его святой Данда!

— Здесь, — сказал Джурсен, остановившись перед дверью и несколько раз сильно стукнув в нее.

— Заперлись, — удивился один из стражников. — Боятся. Честному человеку чего бояться? У всех двери нараспашку, а эти заперлись.

Отворила молодая красивая женщина. Тень страха мелькнула в ее глазах, когда она поняла, что за гости посетили ее дом. А может быть, Джурсену это всего лишь показалось.

— С Днем Очищения! — радушно улыбаясь, произнесла женщина. — Входите же!

— Пусть Очищение посетит этот дом, — произнес Джурсен формулу приветствия дознателя. Чем-то эта женщина напоминала ему Ларгис. Глазами? Улыбкой? Голосом?

— Кто там? Кто пришел, Алита? — послышалось из глубины коридора, и появился высокий черноволосый мужчина в заляпанной красками блузе. Он мельком взглянул на гостей и склонился к женщине.

— Алита, сходи к соседям, побудь пока у них, — сказал он и ласково приобнял за плечи, направляя к выходу. — Ну иди же.

Когда женщина вышла и двое стражников встали у двери, чтобы не впускать никого до окончания дознания, художник повернулся к Джурсену и Наставнику.

— Прошу, — сказал он.

В мастерской, просторной светлой комнате с окном во всю стену, выходящим на крыши домов, вдоль стен стояли подрамники, громоздились какие-то рулоны, коробки, в воздухе витала сложная смесь запахов краски и почему-то моря. Наставник, вошедший вслед за художником и Джурсеном, скрылся за стоящей в дальнем конце комнаты ширмой, стукнул об пол его посох, и наступила тишина.

Остановившись посреди мастерской, художник оглядывал ее так, словно увидел впервые. Он отодвинул зачем-то в сторону мольберт, потом принялся старательно вытирать тряпкой и без того чистые руки.

Джурсен ему не мешал и не обращал на него, казалось, ни малейшего внимания. Это был испытанный прием. Художник виновен, Джурсен уже почти наверняка знал это, знал и сам художник. Пусть поволнуется. Хотя, конечно, за эти несколько минут он, наоборот, может успокоиться, собраться с мыслями и подготовить аргументы в свою защиту. Пусть так. Джурсен не боится схватки. Куда приятнее иметь дело с умным человеком, чем с ошалевшим от ужаса и ничего не соображающим животным.