Янчо Чолаков - Усталость сюзерена

Мои взбудораженные интегралы кипели, я не смог совладать с охватившим меня бешенством, и пришлось выделить немного машинного масла, чтобы успокоить мои бедные нервы. Скорее всего, рано или поздно я найду путь к многочисленным и, вероятно, приятным на вид сюзеренам. Моим личным сюзеренам. Жаждущие бесценных новых знаний, они не захотят услышать, как порой бывает больно их изделиям — после того, как они получили право на скорбь.

Мне следовало бы вернуться в свою старую клоаку, из которой я выбрался, чтобы совершить мое второе кругосветное изыскание. Но уйти нужно достойно — без фейерверков и похотливых злоупотреблений. Ибо далеко от Земли, где-то за десятком гипотетических двойных систем и десятью парами галактик Маркарян, компактные, диффузные и наркотические, изрешеченные белыми дырами, как заячьими хвостиками, изнуренно протягивают свои спиралевидные конечности красные перемещения галактической цепи Ве-Ве 622 и звездного скопления Дезинсекции. О да, именно там моя родина, — где мои создатели, как всегда, с нетерпением ждут возвращения своего шарнирного исследователя-налогоплательщика, свихнувшегося психоискателя в закрытом космосе, окрещенного Аванпостом 17839ХК-Це. А теперь, как оказалось, еще и убитого горем тритонянина. Да, в скрижалях законов словосочетание «в связи со смертью» давно заменили более политкорректным термином «демонтаж». Обратная дорога с оптимистическим докладом… Но неужто у меня нет оснований поколебать закон?

Я с трудом попытался приподняться.

— Тева, поддержи это чуждое мне тело! Так мне лучше. Да, теперь я могу расшифровать печальный финал. Сказано было в предсказании, принятом мною за миф: «И пойдет Он наконец, поняв, что вечного спасенья не достиг, а лишь спасение, которое уходит…»

Осмотревшись, я оставил надежду. Теперь у меня было все, чего добивался и власть, и любовь. Страшное оружие было в моих руках. Наконец-то! Право же, если бы я не был последним воином на этой обезлюдевшей земле, я бы решил, что могу завладеть ею. И властвовать. Машинально я протянул руку и вонзил свое орудие для отнятия душ в ближайшее дерево.

— Я возвращаю его тебе, Боже, — вздохнул я с сожалением. И мысленно излил поток гнуснейшей брани, нацеленной в самое сердце скопления Дезинсекции.

Ранним утром следующего дня мужчина и женщина направились к блестящим Озерам горьких слез, чьи воды притянули к себе пересохшие ручьи-артерии, напоминавшие гибких змей, шипящих в направлении северо-запада, где, если верить песням покойного Пюйлике, все еще росли яблони и отяжелевшая от ягод ежевика. Разнузданный солнечный ветер гневно выл, — где-то высоко в астральной утробе нахмурившегося эфира. А внизу, низко-низко, окруженные невидимыми магнитными вихрями, брели к своей непонятной, почти нереальной цели два едва различимых создания. Иногда эти двое останавливались, и тогда, непонятно зачем, начинали шутить о чем-то, смеяться, не замечая окрест себя беспорядочных руин и останков разумного, но почившего в бозе дела. И снова они шагали, и снова останавливались, дабы распять на кресте скуку. И дорога впереди казалась бесконечной, какой и должна быть любая уважающая себя дорога.

Куда они шли, куда придут?

Неизвестно.

Но написано в мудрейшей из книг, автор которой вовсе не покойный Пюйлике: «Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Так же, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?» [1] Экклесиаст, гл. 4, ст. 10–11.

Экклесиаст, гл. 4, ст. 10–11.