Сергей Фрумкин - Улей

- Этот храбрец, - говорил Вик, - должен выйти в космос на обыкновенном паруснике, дождаться цели и проникнуть в нее. Затем в нужное время парализовать внимание экипажа любым доступным ему в сложившихся обстоятельствах способом и встретить остальных Братьев, которые и довершат исход дела.

- Довольно, Вик!

До этого, казалось, безучастно слушавший Отец поднял руку и наклонился вперед.

- Мы выбрали тебя, Григ! - сказал он. - Ты хорошо управляешься с парусником, ты еще молод, а потому вызовешь меньше подозрений, чем, скажем, Кас или Дор. Ты любознателен и умен. Как мне говорили, знаком с культурой нескольких галактических цивилизаций. Изучал несколько языков. - Заметив, что взгляд юноши забегал, Отец улыбнулся и успокоил: - Не бойся, Григ. Я ведь не сказал, что ты ДОЛЖЕН знать или ХОРОШО должен знать инопланетные культуры и языки. Просто знаешь лучше других своих сверстников - вполне достаточно и похвально. Ты изучал корабельные журналы покоренных лайнеров, просматривал архивы, смотрел фильмы, разговаривал с пленными, с женщинами... - Опять добрая и мягкая улыбка человека, который умел жестоко наказывать, но не всегда стремился это делать. - Я все про тебя знаю, Григ. И я не против твоего увлечения - "Улью" нужны Братья, знакомые с окружающим нас миром и способные жить в нем. Ты нужен "Улью"!

Это тоже прозвучало как девиз. Григ почувствовал, что его пусть пока еще короткая жизнь УЖЕ прожита не зря: услышать такие слова от самого Отца, в присутствии Первых Братьев! Не важно, что будет дальше - пусть даже долгая мучительная смерть где-нибудь в самом адском пекле, - ему, Григу, дадут возможность, о которой с детства мечтал и мечтает каждый Брат от Младшего до Старшего - возможность умереть героем, одному - за весь "Улей". В висках стучало. В ушах стоял какой-то гул, и поверх него тамтамом продолжали греметь слова Отца:

- Григ! Мы бросим тебя здесь на паруснике, а сами перейдем в точку на трассе, куда цель прибудет ровно через двое суток после того, как подберет тебя. Восемь суток ты станешь ждать в паруснике один, без связи с нами, без оружия. Тебе оставят питание всего на пять дней. Но еще таблетки, позволяющие отключаться от двух до четырех часов. Отключаясь, можно подобрать такой режим, чтобы выдержать. Воды будет достаточно, воздуха тоже. Маяк парусника станет непрерывно подавать сигнал бедствия - тебя заметят и подберут. Поступить иначе и пройти мимо они не смогут - сам знаешь: традиции, законы ассоциаций, общегалактические законы и прочая чепуха, всегда игравшая нам на руку. Не могут тебя и не заметить - переходя на досветовую скорость после прыжка, корабли "озираются": не произошло ли каких-либо изменений в космосе, можно ли продолжить движение по расчетной траектории или лучше сменить курс. Находке суденышка в открытом космосе не слишком удивятся; лайнер движется по стандартному маршруту - не он один завершает прыжок в этом месте, не на нем одном путешествуют люди.

Тебя найдут через восемь дней. Ослабленного в достаточной мере, чтобы вызвать жалость и заставить забыть о ненужных подозрениях. Языковой барьер помешает допросить тебя должным образом. В любом случае легенда такая: ты ненадолго покинул галактический лайнер, на котором путешествовал, отключился, а когда пришел в себя, оказался один на один с холодной безграничной бездной. Ты не знаешь, к какой системе мер принадлежат спасители, потому не можешь найти на их картах свой мир. В кораблях и навигации не разбираешься. Как представитель вполне развитого мира, категорически протестуешь против зондирования и любых других форм насилия над сознанием, даже если их предложат как вполне естественную для организма помощь.

На первое время измученное на вид тело станет твоей лучшей защитой: восемь суток без движения и еды - тебе будет трудно, Григ, поверь, очень трудно. Но и не перестарайся; едва попав на лайнер, нужно заняться самовосстановлением впереди основная работа: ознакомиться с кораблем, войти в доверие к экипажу, разобраться с устройством систем шлюзования, систем навигационной разведки, с двигательными отсеками... Я не стану ничего советовать, Григ, - это твое испытание, и лишь тебе выпала честь победить или проиграть один на один с самим собой. Но ровно через двое суток после того как парусник подберут и доставят на объект, Братья пойдут на дело, и тогда лишь от тебя, сын, будет зависеть, смогут они достичь цели и сразиться с противником или погибнут еще в космосе, лишенные счастья битвы и славы героев. Ты знаешь, насколько это важно! В твоих руках, Григ, судьбы десяти тысяч лучших из лучших наших Братьев! Не важно как, не важно чем, не важно, какой ценой, но через двое суток после возвращения к жизни ты обязан задержать атаку инопланетян и удерживать ее, пока не установится силовой мешок, а абордажные бригады не вступят в слепую зону излучателей. И запомни, Григ! Если погибнешь - умрешь смертью героя и Старшего Брата! Справишься - станешь моим сыном!!!

... Самым трудным оказалось сохранить рассудок. Тишина подавляла, резала слух, казалась материальной, живой, жестокой. Полная, абсолютная тишина. Когда дыхание напоминает шум парового котла, а шорох одежды - скрежет закрывающегося ржавого люка мусоросборника. Когда звук собственного голоса кажется громким, резким, пугающим, недозволенным и никак не вписывающимся в этот мир абсолютного покоя и беспредельного царства смерти.

Боли в животе, яростно требовавшем своего привычного и так регулярно на протяжении семнадцати лет поставляемого топлива, не давали спать, доводили до тошноты, радужных кругов, искр и тумана перед глазами. Спать не давала и тишина. Стоило закрыть глаза, она словно взрывалась высокочастотным гулом барабанных перепонок, нервировала, не давала думать о чем-то привычном и спокойном. Таблеток оставалось совсем немного, но и одного воспоминания о них вполне хватало, чтобы в голове все начинало путаться, а цвета кабины блекли и растворялись в серой дымке утраченного мировосприятия. Григ ненавидел глубокой ненавистью и сами таблетки, и того, кто их выдуман.

Суставы ныли так, словно их обладатель долго и упорно работал руками и ногами. Ныли уже очень давно - дней пять или шесть. То сильнее, то слабее, но так, что забыть о боли не получалось никакими упражнениями по самоконтролю. Почему-то ныли и ребра, и позвонки - такое удобное, как когда-то казалось, кресло при долгом и тесном общении не нашло общего языка со спиной Грига и его шеей. Они враждовали. Враждовали со всей возможной непримиримостью и со всей неоспоримой бессмысленностью: за креслом сохранялось явное стопроцентное преимущество: в отличие от спины и шеи, кресло могло ждать бесконечно.

"Бесконечно". Это и было то самое слово, которое съедало рассудок, как песок, который медленно, но уверенно вгрызается в многовековые плиты древних памятников. Когда не с чем сравнить, когда нечем измерить, когда трудно представить, невозможно понять, нельзя оценить... Григ никогда не думал, что космос может стать таким жестоким! Не было смысла куда-то двигаться - движение в абсолютной пустоте не ощущалось, а ускорение только вредило и без того измученному без работы желудку. Не было смысла считать минуты - протяженность каждой из них могла меняться от бездонной пропасти ожидания до одного короткого и незаметного мгновения. Не было смысла смотреть вокруг - минута за минутой, час за часом, вздох за вздохом там оставалось одно и то же, одно и то же, одно и то же...