Александр Лоскутов - Высшая ценность

Но он молчал.

— И тогда где-то среди светлых, увенчанных нимбами голов был рожден новый план… А вернее, видоизменен старый. Новый День Гнева. Еще одна генеральная чистка, но на этот раз куда более тщательная. И с гарантией, что на этот раз все сработает так, как надо… А ведь на самом деле это тоже просто. Как заставить человека выбрать верный путь развития? Очень легко: нужно чтобы иных путей попросту не оказалось. Как вынудить человечество отречься от ведущего в пропасть саморазрушения пути технического прогресса? И это тоже нетрудно: надо просто истребить всю его культуру… И не этого ли хочет Он теперь: уничтожить наше наследие, сбросить остатки человечества во времена варварства и дикости? Ведь именно отталкиваясь от пещер и костров, легче всего достичь изначального Света. Технологическое общество слишком закостенело, слишком увязло в искусственных, продающихся за деньги благах, вместо того чтобы искать их внутри себя самого. Но первобытный дикарь — это совсем другое дело. Его вера будет чистой и не замутненной бесполезными раздумьями и философствованиями. Это будет идеальный инструмент на пути к свету. Покорный и простодушный… Разве я не прав, ангел? Скажи, разве я говорю неправду?

Холодные глаза Уриила сверкнули подобно двум отполированным сапфирам. И что в них мелькнуло: досада, раздражение, ярость? Я не смог разобрать.

— Через тысячу лет в этом мире будет пылать Свет, — только и сказал он. Я кивнул.

— Благая цель. Воистину благая. Вот только оправдывает ли она предпринятые ради ее достижения средства? Скажи, ангел, оправдывает или нет?

Уриил явно разозлился. Его трубный голос взревел подобно грому. И в нем отчетливо слышалась нотка ярости:

— Ты обвиняешь Его в пособничестве тьме?.. Или же обвиняешь меня?!

Я медленно кивнул. Глядя в застывшее маской праведного гнева лицо Уриила, видя краешком глаза откровенно ухмыляющуюся морду Аваддона, чувствуя, как Ирина торопливо дергает меня за рукав, я кивнул. И склонился навстречу испуганно шепчущим губам:

— Алеша, перестань… Что ты делаешь?

— Защищаю свою любовь. И заодно — все человечество, — так же тихо ответил я, понимая, что шепот мой все равно ничего не стоит, что точно так же я мог бы кричать во все горло, что скрыть что-нибудь от этих глаз — неважно каких: синих или черных — невозможно.

Ирина молчала некоторое время. И я уже вновь поворачивал голову в ту сторону, где двумя неподвижными статуями застыли посланцы вечности, когда она снова дернула меня за рукав.

— Леша, подожди… — негромко сказала она. И одними только губами добавила: — Я тоже люблю тебя…

— Я знаю, Ира… Я знаю.

Я повернулся навстречу яростному напору силы, хлещущему мне в лицо из серо-синих, как предгрозовое небо, глаз Уриила. И кивнул вновь, решительно и безвозвратно. Словно ставя последнюю точку.

— Да. Я обвиняю вас. Обвиняю в жестокости. Обвиняю в слепоте. Обвиняю в том, что ваш свет — это не совсем Свет и что ваше добро — это уже совсем не Добро.

Теперь в глазах Уриила горела не ярость. Уже не ярость. Ненависть… Я машинально отметил, что, оказывается, даже ангелам это чувство не чуждо… А потом улыбнулся. Просто улыбнулся.

И кажется, это легкое движение губ взъярило ангела сильнее всяких слов.

— Не тебе обвинять Всевышнего, человек! Ты всего лишь ничтожная козявка рядом с его престолом!

— Все верно. — Я послушно кивнул, пытаясь стереть с лица глупую и недостойную момента улыбку, но та, как назло, сидела, словно приклеенная. — Я — козявка, червяк, пылинка, к божественным тайнам и силам отношения не имеющая. Но разве это запрещает мне иметь собственное мнение? Разве не для того Господь дал мне свободу воли? Разве я не могу высказать в лицо вам, о великие и ужасные, все то, что о вас думаю? Или вам не нравятся мои слова? Так докажите, что я не прав. Достаньте свой карающий огненный меч, прочистите небесные молнии, покажите ничтожному человечишке всю глубину его заблуждений!.. Ну, чего же вы ждете? Покарайте меня!

Я стоял раскинув руки, будто подставляя грудь под удар… неважно чего, пылающего меча или небесного грома. Я ждал ответа на мои слова, слыша сдавленное дыхание Ирины за спиной, видя такие разные и одновременно такие одинаковые глаза: синие и черные.

Ответа не последовало. Я перевел дух, согнав наконец с лица так некстати вылезшую улыбочку. И продолжил:

— Я не верю во второй День Гнева. Не верю, что у вас получится. И даже не потому, что в ответ на столь грубое вмешательство неизбежно скажет свое слово тьма, но просто по причине несовершенства человеческой натуры… Неважно, живет ли человек в квартире посреди шумного города или прозябает в шалаше. Он все равно остается человеком, с человеческими желаниями и инстинктами. Среднестатистический первобытный дикарь и рядовой цивилизованный человек сходны в одном — они предпочитают жить настоящим и мало задумываются о будущем. Особенно если это озаренное обещанным Светом будущее отдалено на сотни лет не только от них самих, но даже и от их правнуков… Вы можете взять обычного дикаря и дать ему веру. Но только во что он будет верить? В Свет, легенды о котором будут рассказывать служители в сложенных из веток храмах? Или, может быть, в силу — в обычную грубую силу, с помощью которой можно достичь некоторой толики обещанного наслаждения уже сейчас, сегодня, при жизни, а не много поколений спустя? Вспомни, ангел, мы уже были дикарями. И разве мы пришли к Свету?.. Можно, конечно, фыркнуть и гордо сказать: «Сейчас все иначе». Но так ли это? Действительно ли сейчас все по-другому, и если да, то что изменилось? Не станет ли еще хуже после второго Дня Гнева, чем после первого?.. Я почему-то чувствую: станет. Может быть, Бог считает иначе.

Может быть, мнение затерявшейся где-то в пределах ойкумены ничтожной козявки Его не интересует ничуть. Не исключено, что, озабоченному величайшими проблемами безграничного мироздания, Ему вообще все равно, что думает о Нем жалкая колония козявок, из года в год строивших свою скромную жизнь. Но тем не менее если мое слово все же что-то значит, я говорю: нет! Нам не нужен второй Апокалипсис. Даже один — это уже слишком много.

Я замолчал, облизывая пересохшие губы. Неожиданно сильно хотелось пить. Но воды не было. Болтавшаяся на поясе фляжка опустела еще вчера вечером, и до сих пор у меня не было времени ее наполнить.

Холодные глаза Уриила смотрели на меня в упор.

— Я вижу твою душу, — неожиданно тихо сказал ангел. — И знаю, что это все сказано вовсе не из чистого человеколюбия, как бы ты ни рвался это доказать. Спасение человечества для тебя не главное. В твоем сердце таятся личные мотивы.

— Может быть, ты даже видишь, какие? — прищурившись, спросил я.