Анатолий Днепров - Глиняный бог

20

— Пэй, не валяйте дурака! Не пытайтесь помешать свершиться тому, что должно свершиться! А если вы мне будете мешать, я просто уберу вас!

Передо мной стояла женщина в очках, та самая, которая когда‑то встретила меня и проводила на первый визит к профессору Боллеру. Я знал, что ее имя Кэролл и что она здесь отнюдь не второстепенная фигура. Даже полковник Р. относился к ней с почтением, и я давно понял, что она представляла в лаборатории какие‑то более высокие сферы, чем военное министерство.

В день массового опыта Кэролл застала меня в аппаратном зале в тот момент, когда я хотел молотком разгромить все приборы, призванные перебрасывать с места на место человеческое сознание или вообще лишать человека способности мыслить.

— Это подло! — прохрипел я, отдавая ей молоток.

— Подло? Вы унылый, обветшалый, отсталый человек, который годится лишь для мусора. Убирайтесь отсюда, идите на улицу и становитесь проповедником! Хотите, я вам предскажу, что будет, если вы станете таким проповедником? Вас сочтут за сумасшедшего. Над вами станут смеяться и, возможно, даже забросают камнями. И полиция за вас не заступится, не надейтесь! Или, Пэй, найдите для себя какое‑нибудь захолустье и убирайтесь туда. В архив. Навсегда.

Некогда скромное и замкнутое лицо ее стало жестким и суровым. Я никогда не подозревал, что женщины могут быть такими, хотя всегда был убежден, что они более жестоки и хищны, чем мужчины.

— Лучше помогите мне перенести этот экран к управляющей стойке. Ну, вспомните, наконец, что вы мужчина и ученый! Вы сейчас убедитесь, как это будет интересно.

Мы прошли между столами, заставленными приборами, и вдвоем потащили тяжелый экран в дальний угол аппаратной.

— А где Боллер? — спросил я, вытирая со лба пот.

— Он будет с ними.

— Зачем?

Она усмехнулась, и ее усмешка показалась мне зловещей.

— Наблюдать, — ответила она неопределенно, — Вы тоже потом пойдете наблюдать за ними, а после опыта напишете отчет о ваших впечатлениях, очень подробный, профессиональный отчет. Это будет самым важным результатом сегодняшнего эксперимента.

“Значит, я вне действия этой адской машины”, — с облегчением подумал я.

Экран вспыхнул, и на нем появилась поляна перед зданием, лаборатории, стройные ряды сосен и асфальтовая дорога, уходившая налево. Люди, бродившие по поляне, казалось, собрались на пикник. Они смеялись, танцевали, ходили взад и вперед, но их фигурки были столь маленькими, что узнать кого‑нибудь из них было невозможно.

Кэролл повернула ручку, и фокус прибора увеличился так, что теперь изображения людей стали достаточно крупными, чтобы разглядеть отдельные лица. Вот промелькнула “графиня” Понс, за ней проковылял какой‑то грузный мужчина. Затем я увидел блондинку, которая при знакомстве со мной тогда оказалась Катарин, еще несколько незнакомых фигур, пока, наконец, невидимый объектив не отыскал в толпе профессора Боллера.

Казалось, он, как судья на футбольном поле, следил за толпой, пытаясь уловить малейшее нарушение правил игры. Не знаю, чувствовал ли он в этот момент, что я и Кэролл на него смотрим, но когда он повернулся лицом в нашу сторону, его глаза были испуганными и печальными.

— Начнем с него.

Голос женщины звучал безжалостно. Я вздрогнул.

— Почему с него?

— Он тоже участник эксперимента.

— Но ведь он наблюдает…

— Да, но не как посторонний наблюдатель. Таким наблюдателем будете вы. А вот и объект.

Это был Сэд. Кэролл тронула выключатель, и экран на секунду погас.

— Теперь идите наверх.

Когда я оказался на поляне, там царило беззаботное веселье. Мне с трудом удалось отыскать Боллера, но он посмотрел на меня тусклым взглядом человека, не имеющего представления, кто я и зачем здесь присутствую.

— Профессор, вы меня не узнаете?

— Вы, кажется, Пэй…

— Как проходит эксперимент?

— Вы о чем, Пэй? Ах, об эксперименте… Черт с ним! Мне все равно, что со мной делают. Над нашими душами всегда кто‑нибудь что‑то делает.

— Пэй, Пэй, идите сюда! Вы должны мне помочь разобраться, кто эта дама.

Эта дама имела образ Голл, но сейчас она вещала что‑то на непонятном мне языке, а тот, кто хотел разобраться в случившейся перемене, имел облик Сэда. Но это был тоже не Сэд. Я даже не смог догадаться, кто это, потому что, спросив Голл, о чем она толкует, он вдруг заявил, что его финансовые дела ни к черту не годятся и что профессор Боллер может вытащить его из долговой тюрьмы.

“Где же профессор Боллер?” — тревожно подумал я, глядя на пеструю толпу людей, копошащуюся на обширной зеленой территории.

Я ходил среди них, всматривался в их лица, вслушивался в их разговоры, которые были то содержательными, то совершенно бессвязными, и постепенно начал постигать страшную правду: я потерял и Голл, и Катарин, и Боллера и Сэда, и всех тех, кого знал. Они все стали кем‑то другим, а те, кто был ими раньше, меня не узнавали. А как врач я заметил, что это общество состояло из психически дефективных людей, и что ни одного из них нельзя было назвать полноценным.

Тогда я начал кричать.

— Боллер, Голл, Рисдер, где вы?

На мой крик никто не отозвался, и я ходил в толпе людей совершенно одинокий и потерянный. Меня никто не знал, и для меня все стали чужими.

— Голл! Катарин! Сэд!

Ко мне подошел молодой юнец, который раньше был капитаном в отставке, и грубо сказал:

— Перестань орать, скотина, здесь тебе не футбольное поле!

Галдеж нарастал с каждой секундой, каждый долбил свое, никто друг друга не слушал — точь–в–точь, как в ресторане, где уже все совершенно пьяны.

Время шло, превращения продолжались, интеллигенты становились неучами, полицейские — министрами, футболисты — директорами банков, проститутки — графинями, а графини — прачками… И я никак не мог разыскать моих давнишних знакомых, и с каждой секундой тревога за них росла. Почему так ехидно посмотрела на меня Кэролл, когда я спросил о профессоре Боллере? Почему сам Боллер перед началом опыта был чем‑то встревожен?

В сознание закрадывалось отвратительное подозрение, и мне начало мерещиться, что, может быть, представляя высшую власть, Кэролл имела задание избавиться от тех, кто слишком много знал о переселении человеческого сознания, о массовом уничтожении интеллекта и об этом опыте.

— Энтропия растет… Вы не можете отрицать роль нейтрино… А что касается Голл… Или, например, этот увеличитель…

“Белый шум” издавала женщина, та, которая раньше была чемпионом по шахматам. Отрывочные фразы еще свидетельствовали о каких‑то знаниях, но, как объяснял мне Боллер, механизм мышления был потерян.

— Голл! — закричал я в отчаянии, и на мой крик из толпы вдруг вынырнула маленькая, сморщенная блондинка, некогда медицинская сестра, я тоже с ней встречался в салоне.