Томас Шерред - Попытка

- Налей ей еще! - предложил Майк. - Да и мне тоже. А что вы сделали с теми бутылками, которые унесли домой в прошлый раз?

Она хихикнула и покраснела.

- Папа хотел их откупорить, но я сказала, что вы велели приберечь их до особого случая.

- Ну, это как раз и есть особый случай, - сказал я, закидывая ноги на ее стол. - Выпейте еще стаканчик, мисс... А как ваше имя? Не люблю официальности в нерабочие часы.

- Но ведь вы и мистер Лавьяда выписываете мне чек каждую неделю! обиженно воскликнула она. - Меня зовут Руфь.

- Руфь... Руфь... - я покатал это имя на языке вместе с пузырьками шампанского и решил, что оно звучит очень приятно.

- А вас зовут Эдвард, а мистера Лавьяду - Мигуэль, ведь так? - и она улыбнулась Майку.

- Мигель, - улыбнулся он в ответ. - Старинное испанское имя. Обычно сокращается в "Майк".

- Передайте мне еще бутылку, - попросил я, - и сократите "Эдварда" в "Эда".

Она передала.

К тому времени, когда опустела четвертая бутылка, мы уже знали о ней все: двадцать четыре года, белая, незамужняя, любит шампанское.

- Но мне все-таки хотелось бы знать, чем вы там занимаетесь с утра до ночи, - добавила она, надувая губы. - А иногда всю ночь напролет...

- Ну, - заплетающимся языком сказал Майк после некоторого размышления, - мы там снимаем. Можем и вас снять, если вы хорошенько попросите, - закончил он, подмигнув.

- Мы снимаем модели, - перебил я. - И так, что они выглядят как настоящие.

По-моему, это ее несколько разочаровало.

- Ну, теперь все понятно, и я очень рада. А то я подписываю все эти счета из Рочестера и не знаю, за что они. И это меня беспокоило... Нет, в холодильнике есть еще две.

Всего две - шампанское ей явно пришлось по вкусу. Я спросил, что она думает об отпуске. Оказалось, что она пока еще не думала об отпуске. Я посоветовал ей подумать, потому что мы через два дня уедем в Лос-Анджелес, в Голливуд.

- Через два дня? Но ведь...

Я поспешил ее успокоить.

- Мы будем платить вам по-прежнему. Но неизвестно, сколько мы там пробудем, а какой вам смысл сидеть тут, ничего не делая?

Шампанское уже ударило нам всем в голову. Майк что-то тихонько напевал себе под нос. Руфь протянула мне последнюю бутылку.

- Я сберегу все пробки... Нет, нельзя - папа устроит скандал: с какой стати я пью с моими нанимателями?

Я сказал, что раздражать папу - очень плохо. Майк спросил, зачем говорить о плохом, когда у него есть одна очень хорошая мысль. Мы заинтересовались - чем больше хороших мыслей, тем веселей.

- Мы едем в Лос-Анджелес, - объявил Майк.

Руфь и я кивнули.

- Едем работать.

Мы опять кивнули.

- Едем работать в Лос-Анджелес. А кто там будет вести нашу корреспонденцию?

Ужасно. Кто будет вести пашу корреспонденцию и пить шампанское? Печальная история!

- Нам придется нанять кого-нибудь вести нашу корреспонденцию. А вдруг это будет не блондинка? В Голливуде блондинок нет. То есть настоящих. А потому...

Я уловил его блестящую мысль и закончил за него:

- А потому мы привезем в Лос-Анджелес хорошенькую блондинку, чтобы она вела нашу корреспонденцию.

Ах, какая это была мысль! Бутылкой раньше она бы скоро потускнела, но теперь Руфь засияла, а мы с Майком ухмылялись до ушей.

- Но я не могу! Я не могу уехать через два дня...

Майк был великолепен.

- Почему через два дня? Мы передумали. Едем сию же минуту.

Руфь была ошеломлена.

- Сейчас? Прямо сразу?

- Сию же минуту. Прямо сразу, - неумолимо заявил я.

- Но...

- Никаких "но"! Сию же минуту, прямо сразу.

- Мне нужно взять платья...

- Купите на месте. Таких, как в Лос-Анджелесе, нет нигде. А теперь звоните в аэропорт. Три билета.

Она позвонила.

- Папочке позвоните из аэропорта.

В Лос-Анджелесе мы отправились в отель, трезвые, как стеклышко, и сильно пристыженные. На следующий день Руфь пошла покупать гардероб для себя и для нас. Мы сообщили ей свои размеры и дали достаточно денег, чтобы ей легче было переносить похмелье. А мы с Майком взялись за телефон. Потом позавтракали и сидели, сложа руки, пока портье не позвонил, что нас желает видеть мистер Ли Джонсон.

Ли Джонсон оказался энергичным человеком высокого роста, не слишком красивым, привыкшим говорить кратко и деловито. Мы сообщили ему, что предполагаем сделать фильм. У него загорелись глаза. Как раз по его части.

- Дело обстоит не совсем так, как вы думаете, - сказал я. - У нас уже готово процентов восемьдесят.

Он поинтересовался, зачем мы в таком случае обратились к нему.

- У нас отснято свыше двух тысяч метров пленки "Труколор". Не трудитесь спрашивать, где и когда мы ее получили. Но лента не озвучена. Нам нужно ее озвучить и кое-где ввести диалог.

Он кивнул.

- Это нетрудны. В каком состоянии лента?

- В безупречном. В настоящее время она находится в сейфе отеля. Нам нужно доснять некоторые эпизоды, для чего потребуются дублеры. Причем они должны будут удовлетвориться оплатой наличными - упоминать о них в титрах мы не будем.

Джонсон поднял брови.

- Это ваше дело. Но если материал чего-нибудь стоит, мои ребята потребуют, чтобы они в титрах были упомянуты. И мне кажется, у них есть на это право.

Я согласился с ним и добавил, что платить мы будем хорошо, но с одним условием: они должны держать язык за зубами до того, как фильм будет готов. А может быть, и после этого.

- Прежде чем мы будем договариваться об условиях, я хотел бы посмотреть ваш материал, - сказал Джонсон, вставая и беря шляпу. - Я не знаю, сможем ли мы...

Я догадывался, о чем он думает. Кинолюбители. Собственное творчество. Не порнография ли?

Мы набрали коробки из сейфа и поехали в лабораторию Джонсона на бульвар Сансет. Верх его машины был опущен, и Майк вслух выразил горячую надежду, что у Руфи хватит соображения купить спортивные рубашки полегче.

- Жена? - равнодушно осведомился Джонсон.

- Секретарша, - ответил Майк не менее равнодушно. - Мы прилетели вчера вечером, и они пошла купить нам что-нибудь летнее.

Мы явно выросли в глазах Джонсона.

Швейцар забрал у нас коробки, а Джонсон провел нас через боковую дверь и отдал распоряжение человеку, имени которого мы не разобрали. Он оказался киномехаником. Взяв у швейцара коробки, он скрылся с ними в глубине просмотрового зала. Несколько минут мы молча сидели в удобных креслах, петом Джонсон взглянул на нас, мы кивнули, он нажал на кнопку, вделанную в ручку его кресла, - и свет в зале погас. Просмотр начался.

Он длился час пятьдесят минут. Мы оба следили за Джонсоном, как кошка - за мышиной норой. Наконец мелькнули заключительные кадры, Джонсон нажал на кнопку, вспыхнули люстры, и он повернулся и нам.

- Откуда у вас эта лента?

Я закинул крючок.

- Она снималась не тут. А где - неважно.

Джонсон проглотил крючок вместе с приманкой и поплавком.