Ольга Баранова - Соблазнение монаха

Сарина родилась счастливой, и это отразилось на ее внешности. У нее были длинные руки, ноги и стройное — даже по тем временам — туловище. Спокойные волосы распущены по плечам и спускаются ниже лопаток. Взгляд выражает волю и еще что-то. На этом «что-то» остановимся подробнее. Где бы Сарина ни была, она повсюду чувствовала покровительство своего отца. Народ не боялся ее, но словно невидимый щит прикрывал девушку от несчастий и напастей. У нее не было друзей, как у всякой будущей королевы — а, судя по всему, она стала бы королевой — в те времена так все перепуталось, что непонятно было, то ли монархия царит в стране, то ли чей-нибудь престол, то ли вообще невиданная никому власть — не в обиду будь сказано, народ и в те времена не очень разбирался во власти, и больше интересовался властью желудка, чем других людей. Поэтому монархи (шахи, падишахи, адмиралы) жили как бы сами по себе, а народ — сам по себе. Сарину уважали, но не боялись, привечали, но не любили. Как дерево вырастает в пустыне без воды, пользуясь крохами влаги, зажатой в почве, и не знает благотворного влияния дождя, так Сарина росла в доме Падишаха, пользуясь остатками любви, которую он мог ей предложить. Ее мать умерла год назад, а до этого мирилась с положением женщины, которую не любят, и которая вынуждена завести себе любовника, чтобы не оставаться одной. Если бы не покровительство ее отца — Тьму-Таракана, наследного шаха, который правил в соседней империи, то дела с любовниками не прошли бы даром — Падишах взял ее из дома отца в пятнадцать лет, а теперь Сарине уже — девятнадцать (скоро), и не ясно, чем эта история закончится. Падишах сто раз клял себя — зачем женился на этой женщине! Хоть бы один сын! Хоть бы маленький — сам бы воспитал!.. Но обычай запрещал взять приемыша, и царствовать надлежало Сарине. Скрипя сердцем и зубами, Падишах обучал ее трем заповедям власти: «Правильно клади руку на скипетр», «Вставай рано утром», «Имей армию, даже если тебе ничто не угрожает». Сарина слушала равнодушно, и Падишах подозревал, что в голове у нее платья и дружки.

С некоторых пор Сарина приблизила к себе трех мужчин: вислоухого Садая — он всегда ходил в колпаке с «ушами» и смешил Сарину, кувыркаясь через голову; длинного Колю — этот всегда молчал, когда ей не хотелось говорить, и Амана. Аман был толстенький и походкой напоминал папу Падишаха. Чтоб они не скучали, Сарина добавила в компанию двух девушек — смешливую смуглую Глору и синеокую Клару. Клара и Глора были влюблены в Колю и Садая, а Аман смешил всех четверых — Сарина никогда не смеялась.

Вот и сейчас Клара сидела на подоконнике, оборотившись к свету так, что из комнаты были видны ее волосы, разделенные на две пряди и скрученные в немыслимых сочетаниях на затылке и макушке, а само лицо — с тонкими яркими губами и синими глазами, было скрыто от глаз Сарины. Сарина сидела, развалясь на диване, а Глора заплетала косу, одновременно гладя ногой таксу по спине. Глора сняла туфлю, и туфля лежала рядом с таксой, слегка сверкая бисеринками, которыми была вышита. Такса грызла деревянную, выточенную из твердого дерева, игрушку — маленький мальчик держит в руках овечку. Такса любила грызть всякие вещи. Таксу купил папа. Имени у таксы не было.

Глора доплела косу, и, замотав ее синей лентой, закинула косу на голову и закрепила там, обмотав теперь и голову концами длинной ленты. «Мальчики» пошли за фруктами, и без них стало скучно.

— Скучно, — сказал Глора.

— Скучно? — переспросила Клара и хотела еще что-то сказать, но не успела.

— Сариночка! — послышался ласковый голос Падишаха за дверью (он специально тренировал голос, чтобы тот не хрипел, не свистел, не орал — папа очень быстро выходил из себя, если голос начинал орать, и орал тоже — с ним вместе. «Что это? — кричал Падишах. — Это что?» Показывал на ковер или мягкую подушку. «Подушка — а? — орал Падишах. — Почему подушка?» И швырял подушку в угол или пинал ногой. Слуге было непонятно, за что он сердится, но часто ли мы понимаем причину своего гнева и ненависти вообще? Если кто знает причину несчастий — скажите! А я не знаю, так же, как Падишах не знал причину своего вечного плохого настроения. Одна Сариночка его веселила. Он заранее приучал ее к царствованию и, заходя к ней в апартаменты, стучал, чего с ним никогда не случалось, заходи он к жене или в любую комнату — замок-то его, Падишаховый!)

— Сариночка! — (Падишах уже просунул круглую голову и шею в комнату и увидел Глору.) — Девочки! Что вы тут делаете? Пошли вон, девочки! Мне с Сариночкой поговорить надо!

Сарина поднялась с дивана и встала у окна, на место Клары, спиной к Падишаху.

— Сариночка! Чтобы стать хорошим царедворцем… нет, цареуправителем, нет… Я хотел сказать, таким же, как я, надо…

Падишах не успел закончить, как в комнату ворвались Коля и лопоухий Садай. В руках Садай держал коробку с фруктами: замороженная клюква, только что из Сибири, и тундровый ананас — облепиха. Облепиху научились выращивать в тундре, где гуляет тундровый северный олень и летает тундровая ворона.

— Дай-ка, — сказал Падишах и вырвал коробку с фруктами из рук растерявшегося Садая, хотя одного взгляда Падишаха было достаточно, чтобы Садай упал на колени и ползком добрался до Падишаха и отдал тому фрукты. Но Падишах любил все делать сам. Ни слова ни говоря, он ушел с коробкой фруктов. В дверь заглянули Глора и Клара. Сарина села на диван.

— Сейчас опять припрется, — сказала она, — будет воспитывать. Что я должна, а что — нет.

Клара и Ко почтительно молчали — если дочь ругает отца, не значит, что остальным тоже можно ругать Падишаха. Попробовали бы они хоть слово сказать против нее или Падишаха — она бы им показала! Она приблизила их к себе не для того, чтобы делить с ними свои мысли, а чтобы они помалкивали и в какой-то мере защищали от Падишаха — Падишах не любил скопищ народу, и, если Коля, Садай и Клара-Глора находились все вместе около Сарины, он не лез к ней с нравоучениями. Надо сказать, что Падишах не учил свою дочь ничему. Все его нравоучения — как большинство учений в мире — сводились к тому, что Сарина должна быть такой же, как Падишах, повторять его мысли и движения — величественный жест, которым он подзывал слугу, или окрик. Сарина не нуждалась в рекомендациях. Жест и окрик перешли к ней с кровью, и она часто молчала в присутствии людей, увидев, что они сжимаются вроде бы от невинных ее слов. «В мире несправедливость» — говорила она. И народ сжимался, думая: «Будет новый налог». «Я не люблю вас, — говорила она, — вы такие жадные, толстые, противные», и народ думал: «А сама-то какая? На золоте спишь, серебром укрываешься.» Им не приходило в голову, что, если молодой человек критикует, он объединяет себя со всеми и ищет выход для всех — для себя лично человек с мозгами выход всегда найдет.