Карел Чапек - Средство Макропулоса

Замысел этой комедии возник у меня года три-четыре назад, ещё до «RUR'a». Тогда она, впрочем, мыслилась мне как роман. Таким образом, я пишу ее как бы с запозданием; есть у меня ещё один старый замысел, который тоже надо реализовать. Толчок к ней дала мне теория, кажется, профессора Мечникова, о том, что старение есть самоинтоксикация организма.

Эти два обстоятельства я отмечаю потому, что нынешней зимой вышло новое произведение Бернарда Шоу «Назад к Мафусаилу», [1] «Назад к Мафусаилу» (1921) — философская драма в пяти частях, раскрывающая взгляд Шоу на историю и смысл человеческого существования; для того чтобы люди стали разумнными и не повторяли ошибок предыдущих поколений, он считал необходимым продлить срок их жизни, по крайней мере, до трёхсот лет, так сказать, до «Мафусаилова века» (Мафусаил — библейский патриарх — прожил, по преданию, девятьсот шестьдесят девять лет). Когда весной 1932 г. чешский критик Трегер написал в связи с пражской постановкой пьесы Шоу: «Для нас, чехов, постановка „Мафусаила“ Шоу важна тем, что сделала явным источник вдохновения, породивший драмы братьев Чапеков», К.Чапек опроверг это предположение, обратив внимание на даты появления своих пьес. Задумывались они, как подчеркивал К.Чапек, в среднем на год раньше опубликования или постановки. Ответ Трегору Чапек заключал следующими словами: «…все названные пьесы ставились на родине Шоу. Ни один аннглийский критик (а, как известно, английская критика отличается большей снисходительностью и профессионализмом, чем это принято в иных местах) не пришпилил чешским авторам литературную зависимость от пьесы Шоу или какой бы то ни было другой». — пока оно знакомо мне только по аннотации, — которое, по-видимому, ставит проблему долголетия гораздо шире. Здесь налицо совершенно случайное и чисто внешнее совпадение темы, так как Бернард Шоу приходит к прямо противоположным выводам. Насколько я понимаю, в возможности жить несколько сот лет г-н Шоу видит идеальное состояние человечества, нечто вроде будущего рая на земле. Читатель увидит, что в моем произведении долголетие выглядит совсем иначе: как состояние не только не идеальное, но даже отнюдь не желательное. Трудно сказать, кто из нас прав: у обеих сторон, к сожалению, нет на этот счет собственного опыта. Однако есть основание предполагать, что позиция Бернарда Шоу будет считаться классическим образцом оптимизма, а моя пьеса — порождением бесперспективного пессимизма. В конце концов я не стану ни счастливей, ни несчастней от того, что меня назовут пессимистом или оптимистом. Однако «пребывание в пессимистах», по-видимому, влечет за собой известную ответственность перед обществом, нечто вроде сдержанного упрека за дурное отношение к миру и людям. Поэтому объявляю во всеуслышание, что в этом я не повинен: я не допускал пессимизма, а если и допустил, то бессознательно и сам об этом жалею. В этой комедии мне, наоборот, хотелось сказать людям нечто утешительное, оптимистическое. В самом деле: почему оптимистично утверждать, что жить шестьдесят лет — плохо, а триста лет — хорошо? Мне думается, что считать, скажем, шестидесятилетний срок жизни неплохим и достаточно продолжительным — не такой уж злостный пессимизм. Если мы, например, говорим, что настанет время, когда не будет болезней, нужды и тяжелого грязного труда, — это, конечно, оптимизм. Но разве сказать, что и в нынешней жизни, с ее болезнями, нуждой и тяжелым трудом, заключается безмерная ценность, — это пессимизм? Думаю, что нет. По-моему, оптимизм бывает двух родов: один, отворачиваясь от дурного и мрачного, устремляется к идеальному, хоть и призрачному; другой даже в плохом ищет крохи добра хотя бы и призрачного. Первый жаждет подлинного рая — и нет прекрасней этого порыва человеческой души. Второй ищет повсюду хотя бы частицы относительного добра. Может быть, и такого рода усилия не лишены ценности? Если это не оптимизм, назовите его иначе.

Я заступаюсь сейчас не столько за «Средство Макропулоса», к которому мне даже не хочется особенно привлекать внимание; это пьеса без претензий, и я написал ее только так, для порядка. Говоря о пессимизме, я имею в виду «Жизнь насекомых», [2] …Я имею в виду «Жизнь насекомых» — Речь идёт о философской комедии братьев Чапек «Из жизни насекомых». Впервые она была поставлена в пражском Национальном театре 8 апреля 1922 года (режиссёр К.Г. Гилар, художник Иозеф Чапек) и вскоре появилась на сценах Германии, Англии и Америки. Комедия представляла собой острую сатиру на буржуазную любовь, собственничество, милитаризм, которые персонифицированы в ней в виде беззаботных бабочек, домовитых навозных жуков и воинственных муравьёв. Защищаясь от обвинений критиков в пессимизме, братья Чапек заявляли в предисловии к первому книжному изданию комедии (Прага, «Авептииум», 1922): «Мы писали не о людях и не о насекомых: мы писали об определённых пороках. И, право, нет в том никакого мрачного пессимизма, если мы найдем, что порок — это нечто отвратительное и ничтожное». Однако в определённой степени критика была права: комедия звучала пессимистически, так как пороки разлагающегося капиталистического общества в ней трактовались как отрицательные качества, присущие человеку вообще. сатиру, которая обеспечила мне и моему соавтору каинову печать пессимистов. Спору нет, весьма пессимистично — уподоблять человеческое общество насекомым. Но нисколько не пессимистично представлять человеческую личность в образе Бродяги. Те, кто упрекал авторов за аллегорию о насекомых, которая чернит якобы все человечество, забыли, что под Бродягой авторы подразумевают человека и обращаются к человеку. Поверьте, что настоящий пессимист — только тот, кто сидит сложа руки; это своего рода моральное пораженчество. А человек, который работает, ищет и претворяет свои стремления в жизнь, не пессимист и не может быть пессимистом. Всякая созидательная деятельность предполагает доверие, пускай даже не выраженное словами. Кассандра [3] Кассандра — дочь Приама, царя малоазиатского города Трои. Согласно древнегреческим сказаниям, бог Аполлон наделил Кассандру даром прорицания, но, когда она отвергла его любовь, внушил всем недоверие к её пророчествам. была пессимисткой, потому что ничего не делала. Она не была бы ею, если бы сражалась за Трою.

Кроме того, существует настоящая пессимистическая литература: та, в которой жизнь выглядит безнадежно неинтересной, а человек и общество запутанными, нудно — проблемными. Но к этому убийственному пессимизму относятся терпимо.